Заставь меня ошибиться

Покинув медцентр Гастона после серии последних операций, я целых девять месяцев пробыла в изоляции в Сиэтле. В больницах мало хорошего, но, поверьте, я пожалела, что вернулась в свои родные четыре стены. Там, конечно, за столько лет все сделано для моего удобства, но поговорить не с кем, а тяжелых мыслей хватало. О том, что комиссия очень недовольна исходом операции, меня известили сразу, и будущее стало размытым и неясным.

Но в моим одиночестве винить было, как всегда, некого. Перед выпиской Гастон предложил мне остаться в Новом Орлеане. Сказал, что в медцентре держать не имеет права, что я хорошо иду на попарку, но, предложил снять квартиру неподалеку, и продолжать наблюдаться у него. Я отказалась. Такой ответ был предсказуем, как восход солнца. Я даже не думала ни секунды… А Гастон улыбнулся и даже не поменял руку, в которой держал визитку — не риэлтора из Нового Орлеана, как я сначала подумала, а хирурга из Сиэтла. Он прекрасно знал, что я не захочу оставаться рядом с ним дольше необходимого. Наверное, можно сказать, что мы идеально изучили друг друга.

Вернувшись домой я наняла сиделку, чтобы помогала, пока я не приду в норму. Но мы с ней почти не разговаривали. Кажется, я ее пугала. Ну еще бы: ее нанимательница — женщина, которая хорошо платит, при этом все ее лицо в отеках, а тело в рубцах от хирургических швов (их пришлось сводить лазером позже), но рассказывать, что случилось, она отказывается. Не странно, что мы не нашли общий яык. Вот как я оказалась замурована в четырех стенах наедине со страшными мыслями и опасениями. До этого, конечно, точно так же приезжала отходить от заданий и операций, но не на восемь месяцев и без злосчастного провала за плечами. Мои прошлые годы проходили в чужих квартирах и чужих постелях…

Пустота собственной жизни пугала до дрожи. Без работы меня будто и не существовало.

И тогда я стала мечтать. Я провела много дней, представляя жизнь, в которой у меня есть близкие. Читая женские журналы, я ненавидела плакс, которые жаловались на проблемы с родными и друзьями. В то время, как они имели возможность изменить свою жизнь и отношения с окружающими, я была вынуждена биться за одно лишь это право.

Встряхнув головой, отгоняю мрачные мысли, снимаю холст с мольберта и вешаю на стену. Теперь там маки Арчи, и дождливый дворик в масле.

Несколько последних вечеров я избегала Гастона с помощью кистей и красок. Боялась рецидива. Он для меня как желанная инъекция забвения. Когда-то давно я смогла убедить себя, что смогу совместить и чувства к Гастону, и работу на команду. Глупешее из допущений, и я за него поплатилась. И тем не менее снова забыла о проекте и наших ролях в нем, стоило получить дозу радиоактивого обаяния!

Что ж, есть и плюсы: теперь у меня имеется очень симпатичный Мичиганский пейзаж. Потому я его отсюда заберу, а пока пусть украшает студию — ей не помешает. Остановка здесь очень специфическая. Нынешняя студия — явно не так давно появившаяся пристройка к дому. Полагаю, планировали сооружение под гараж, который в начале двадцатого века, разумеется, не был предусмотрен, а в наше время жизненно важен, но то ли передумали, то ли не успели доделать, и странное помещение осталось в виде неполноценной комнаты. В ней изобретательный Гастон и решил оборудовать небольшую мастерскую для архиектора. Но получилось неоднозначно: кирпичная кладка стен сочетается с драппировками и не тронутым краской деревянным полом, поверх которого брошен яркий ковер с длинным ворсом (стоять на нем у мольберта голыми ногами — удовольствие на грани экстаза). Возможно, для настоящей студии здесь маловато света, но мне нравится. И видеть в ней творение собственных рук тоже нравится.

Где-то в глубине дома хлопает дверь, и я, ненавидя себя за вспышку радости, бросаюсь к источнику шума.

Вернулись.

И только пройдя мимо комнаты Лео, из которой доносятся знакомые низкие биты, свидетельствующие, что владелец на месте, я осознаю, что бегу не от одиночества, а к совершенно определенному человеку…

— Я думала, мне расскажут, каков итог поездки, — говорю, врываясь в кабинет Гастона.

И я снова начинаю с обвинений, потому что не вижу другого способа защититься.

— Прости, — отвечает он без малейшей агрессии. — Из IT, наконец, прислали распечатки со счетов Андерсона, и я увлекся.

Вот у кого нет проблем с концентрацией и наличием лишних персонажей в доме.

— Мне зайти позже?

— Нет. — Он дежурно улыбается, прикрывая ноутбук, и я, воспользовавшись моментом, присаживаюсь на подлокотник кресла. — Мы ничего не нашли. Арестовать Андерсона можно лишь за торговлю самым уродливыми чучелами во всей Северной Америке.

Представив себе мертвые глаза животных, на которых некоторые люди любуются десятилетиями, вздрагиваю. Разве это не ужасно? Я, конечно, не ярая сторонница зеленых, но это почти все равно, что держать в доме трупы!

— У нас путь один: поохотиться с Андерсоном, как можно сильнее ему понравиться и посмотреть, куда приведет эта дорожка.