Заставь меня влюбиться

Черт, никто не прикасался ко мне так раньше, никто не смотрел так, в самую душу, не окружал таким количеством внимания и заботы… Фух! По дыханию, которое начало сбиваться, вдруг поняла, что совершенно не привыкла к комплиментам. И не умею их принимать.

— И? — Выдохнула я, не зная, что делают в таких случаях. Бегут или бросаются нашею.

Посмотрел на меня.

— Это как-то по-другому заставляет на себя посмотреть, честно.

— Да брось! — Отшутилась я, краснея. — Ты же симпатичный парень.

— Я не в этом смысле.

— А в каком?

Дима замедлил шаг, нахмуриваясь.

— Я жил и вообще ни о чем не задумывался. — Сжал крепче мою руку. — Это как думать-думать-думать о чем-то важном, понимать, что оно вроде бы существует и… бояться попробовать. А потом в один момент… бах! Есть Она. И ты понимаешь, что с ней по-другому нельзя. С ней по-другому и в голову не придет. — Посмотрел на меня, не сбавляя шагу. — И это именно то, что так желалось. Вот, перед тобой. Только еще сильнее. И оно теперь жизненно необходимо тебе. Как воздух.

Заметно нервничая, он вновь ускорился.

— Очень сумбурно, но, кажется, суть я уловила. — Мне приходилось почти бежать, чтобы успевать за своим длинноногим спутником. — И как мне теперь выговаривать тебе, что накопилось?

— А что такое? — Дима остановился, давая мне небольшую передышку, и обратился к Пашке, нагнавшему нас. — Дружище, мы с малявкой на больничном. Так что в кафе не сунемся. Иди один и предъяви Солнцевой доказательства своей любви.

— Ну… ладно…

— Ждем тут.

— Спасибо, — благодарно кивнула я, глядя вслед удаляющемуся Павлику, — мне бы не хотелось появляться там сейчас даже с сыном хозяина. Все-таки я на счету, как хороший работник. А тут вроде как на больничном, и гуляю. А вступаться за меня… Нет, так не могу. Неловко.

— Да? — Дима теперь держал меня за обе руки. — А я об этом даже не подумал. Просто решил, что ты хочешь мне что-то сказать, поэтому отправил его одного.

— Ага, — кивнула я, — но пока ты держишь мои руки, мне тяжело с тобой ругаться.

— Ругаться? — Улыбнулся он. Отпустил мои руки и растерянно потер татуировку на шее. — Слушаю тебя внимательно.

Я тряхнула волосами, заставив его невольно перевести на них взгляд.

— Скажи мне что-нибудь… неприятное, что ли. Чтобы настроиться!

Дима удивленно распахнул глаза.

— Про себя?

Кивнула.

— Можно.

— Я… ленивый бездельник.

— Не пойдет.

Он хитро прищурил глаза.

— Что-то гадкое нужно?

— Да.

— Совсем-совсем гадкое?

— Ладно, все. — Я выдохнула. — Мне не нравится, что ты не можешь быть серьезным. Вот, сказала.

Дима почему-то не выглядел особо расстроенным.

— С тобой ведь я серьезен. Не?

— И да, и нет. — Мне пришлось прокашляться, чтобы собраться с мыслями. — Понимаешь, все у тебя легко. Так ведь не бывает. И мне становится страшно, что если мы… вместе… и… я вдруг захочу поговорить с тобой серьезно, а ты меня не услышишь. — Закрыла глаза, вздохнула, открыла их снова. — «Хи-хи-ха-ха» — оно не всегда бывает уместно, если дело касается проблем и отношений. Ты всегда такой?

— На тебя прямо сейчас все вывалить? — Он засиял так, будто собирался осветить весь мир вокруг. — Или постепенно?

— Даже взять мою маму. Я молчу, что ты, позабыв о приличиях, панибратски разговаривал с преподавателем. Но мама! Моя мама! Блин, это даже сводничеством назвать нельзя. Это… это… я не знаю. Хуже!

Дима кивнул.

— Я должен был спросить у тебя, понял. — Теперь Калинин действительно выглядел виноватым.

— Ты заигрался. — Я махнула рукой в сторону кафе. — Вон, Суриков тоже думал, что все должен решать за меня. Как итог — я его боюсь. Он же неуправляемый!

— Ох, да, твой брат совсем без башки! — Весело рассмеялся Дима, снова нежно взяв мои ладони в свои.

— Не знаю, что между нами происходит. — Сделав над собой усилие, подняла на него глаза. — Но одну могу сказать честно. Мне нужен человек надежный.

И захотелось снова закрыть глаза. Чтобы спрятаться. Мир будто перевернулся. Наконец-то, я это сказала.

Это как долго что-то держать в себе и, наконец, произнести вслух, боясь осуждения. Я привыкла к тому, что девочка должна нравиться, девочка должна быть красивой и веселой, должна-должна-должна. И тут первый раз в жизни прямо говорила другому человеку, чего хочу. Пятьдесят на пятьдесят. Теперь он испугается и убежит, либо сделает вид, что не испугался, и сольется позже.

Но я обещала Ане. Дала подруге слово. Это было, когда меня впервые прорвало после истории с Костылем. Впервые, когда я смогла рассказать об этом кому-то еще. Просто открыть рот и сознаться. А потом рыдала, заливая кухню кафе водопадами слез и говорила-говорила. Без умолку. Знаете, это было похоже на принцип работы баллончика с монтажной пеной: ты только нажал на рычаг, а из носика уже потекла тоненькая струя. Потом она начала увеличиваться в объеме, еще и еще, и так, пока не достигла гигантских размеров.