Заставь меня жить

Мы спускаемся с подиума, удаляемся вглубь кабинета, где за стройными стеллажами, рядом с большой, но утончённой моделью Солнечной системы, выполненной из почернённого серебра, на золотой жёрдочке гордо восседает любимая птица Дамблдора, феникс Фоукс. Это чудесное создание ещё с детства вызывало во мне трепет и восхищение, к тому же, Фоукс - первый и последний феникс, которого я видел собственными глазами, а не на страницах детских книжек.

Увидев своего хозяина, птица приосанивается и, слегка расправив крылья, склоняет огненную голову, увенчанную тонким веером солнечно-жёлтых перьев, в приветственном и одновременно уважительном жесте.

- Да, Лили плохо переносила то, что Северус общался с Томом, а в последствии стал Пожирателем Смерти, хотя и из благих побуждений, если можно так выразиться. Именно ему мы обязаны первейшей информацией о делах Волдеморта, и именно его она хотела сделать Хранителем.

Спрятав руки в карманах, я склоняю голову на один бок и заворожено смотрю на то, с какой лаской Дамблдор гладит нежное оперение на грудке феникса.

- Так почему не сделали? - глухо отзываюсь.

Волшебник поворачивает голову в мою сторону и улыбается так, как обычно делают взрослые, объясняя детям простые истины.

- Мой мальчик, стань Северус Хранителем, это сразу бы увеличило шанс того, что Волдеморт смог бы проникнуть в ваш новый дом. Заклятие Фиделиус - одно из самых сложных, а сложная магия, как правило, штука хитрая. Чтобы тебе было понятно, вспомни о Выручай-Комнате: очень многое зависит от того, что ты просишь у неё, поэтому даже самая, казалось бы, точная формулировка может оставить лазейку для нежелательных гостей. Тоже самое и с заклятием Фиделиус.

Медленно приблизив ладонь к чудо-птице, я касаюсь изящного изгиба сложенных крыльев.

- С заклинанием мне всё понятно, но, директор, насчёт профессора Снейпа…Это же настоящий абсурд! То, что Хранителем стал не он, а этот жалкий трусливый Питер Петтигрю, - это разве не рискованно? Да, они оба - Пожиратели Смерти, но в отличие от профессора Питер - самый настоящий предатель. Профессор ни за что не выдал бы мою семью… Прошу прощения.

Поморщившись от дискомфорта в резко сжавшемся горле, я возвращаюсь к директорскому столу и сажусь в кресло, которое занимал ранее. За окном прямо на уровне глаз луну поглощает снежная туча, отбрасывающая густую и мрачную тень на снежный покров, тускнеют мелкие кристаллики снега, облепившие узкий подоконник. Складывается такое впечатление, что туча намеренно бездействует, осторожно подкрадывается к замку, чтобы уже потом обрушиться на него непрекращающимся снегопадом.

Тихий шелест ткани о каменный пол извещает меня о том, что директор приближается ко мне, а уже спустя мгновение я ощущаю тяжесть его ладоней на своих плечах.

- Жизнь очень загадочна и непредсказуема, Гарри. Она способна настроить друг против друга лучших школьных друзей или заставить одних подчиниться другим. Она может незаслуженно отбирать целые года, десятки лет, а может даровать спасение в лице тех, от кого мы меньше всего этого ждём. Не вороши прошлое, Гарри, не ищи виноватых и, уж тем более, не таи в себе чувство ненависти и мести - это делает нас хуже тех, из-за кого нам приходится страдать. В конечном итоге, все наши деяния - плохие и хорошие - возвращаются к нам зачастую в несколько необычном виде.

Я старательно храню молчание, ибо слишком многое томится в моей душе, переворачивается, как в калейдоскопе, в голове, и, боюсь, мне не удастся придать осмысленную форму хотя бы одной из мыслей.

То ли отсутствие зрительного контакта с Дамблдором, то ли его тёплые ладони, до сих пор покоящиеся на моих плечах, так действуют на меня, но мне удаётся выудить самую яркую, а оттого самую болезненную мысль. Голос резко садится, словно я до этого кричал часа два, не умолкая:

- Только однажды это не сработало. Мама пожертвовала собой ради меня. Тогда она встала между мной и Волдемортом, раненая, опустилась на колени, закрывая меня собою, и просила о том, чтобы он убил её, но только не меня. Она отдала свою жизнь в обмен на мою…

Чувство, словно все внутренние органы разом окаменели, возвращается ко мне, а перед внутренним взором так и стоят влажные глаза мамы, когда она обернулась, чтобы взглянуть на меня в последний раз.

Впоследствии я долго не могу вспомнить, чем закончился разговор и когда директор успел проводить меня до двери, так как я прихожу в себя только возле статуи горгульи. В ужасно избирательной памяти всплывают слова Дамблдора о том, что он знаком с тем самым Леотримом, у которого учился Реддл, и не более того. На этом нить разговора обрывается.

Сколько раз я зарекался не вести ни с кем разговоры на тему смерти родителей. У меня получается держать себя в руках, а память словно покрывается тонкой плёнкой забытья, похожей на вакуум, но стоит кому-то затронуть эту тему, плёнка рвётся, оголяя живые нервы, и меня уносит. Три месяца уже прошло, а чувство потери такое же сильное, как и прежде.