Застава на Аргуни

Ему никто не ответил. В доме было тихо.

Он постучал еще раз. Дверь отворилась. На крыльцо вышла непричесанная женщина в стареньком ситцевом платьишке.

— Можно?

Женщина бросила на пограничника подозрительный взгляд.

— А вам зачем?

Не ожидая приглашения, Пушин вошел в дом. Хозяйка стояла в дверях и удивленно глядела на непрошеного гостя. Пушин положил на стол подарки, поправил сползшее с кровати одеяло, под которым спали дети, сказал:

— Пришел, Варвара Тимофеевна, помочь тебе по хозяйству. Сегодня у меня выходной день.

Коробова стиснула зубы. Ее осунувшееся лицо помрачнело.

— Уходите, — прошептала она, толкая сержанту принесенные подарки. — Я не нуждаюсь в вашей помощи. Постыдились бы хоть детей…

— Варвара Тимофеевна…

— Уходите! — выкрикнула Коробова.

Сконфуженный и растерянный Пушин вышел на улицу. Он хотел было уже возвращаться на заставу, но, поборов обиду, тяжело опустился на крылечко. «Неужели какой-нибудь стервец оскорбил ее? — подумал он. — Пожалуй, что так! Чего бы ей выгонять, ведь она же знает меня».

Сержант еще раз осмотрелся и приступил к делу. Расколол несколько чурок, отпиленных хозяйкой, аккуратно сложил их в стайке. Там же, в стайке, нашел ящик с инструментами, которыми в свое время пользовался муж Коробовой, работавший в колхозе кузнецом. Навесив валявшиеся двери, Иван сперва взялся за ремонт ограды, но, сообразив, что ограда — дело не первой необходимости, пошел на заставу, принес несколько досок, принялся латать крышу. Остаток дня он провел на чердаке.

Хозяйка несколько раз появлялась на дворе. Она с безразличием поглядывала на пограничника, куда-то уходила, потом возвращалась, но так ничего и не сказала.

Пушин много думал о Варваре. Он помнил, какой она была еще в девушках. Варвара нравилась ему степенностью, кротким спокойствием, какой-то особенной рассудительностью, за которую уважали ее колхозники…

Он вспомнил, как познакомился с ней. Это было, кажется, лет пять-шесть назад. Пушин шел тогда по улице и услыхал визг, доносившийся с реки. Он вышел на берег и увидел, как несколько девах и молодух обливались водой, толкали друг друга в Аргунь. Одна из девушек сидела на песчаной отмели среди разноцветных сарафанов, разбросанных по берегу, как саранки по косогору.

Пушин подошел, поздоровался.

Девушка кивнула. Она была в голубом сарафане, в белой, с пышно расшитыми рукавами кофточке. Ее шею обвивали бусы. Гладко зачесанные волосы стянуты на затылке тугим узлом. Глаза серые, внимательные. На губах снисходительная улыбка: девушка не то посмеивается над озорством своих подруг, не то осуждает их.

— Это кто вам дал право нарушать погранрежим? — крикнул Пушин купальщицам. — Забрались всем колхозом в реку и думаете — ладно?

— Илья пророк разрешил! — ответила черноглазая толстушка, брызнув в пограничника водой. — С летом прощаемся. Сегодня Ильин день. Чем покрикивать, взял бы да помог Варваре раздеться. Она истомилась, сердешная… Не видишь, что ли?

Толстушка что-то шепнула девчатам, те захохотали. Пушин запустил в молодуху горсть песку.

Толстушка вышла из воды, приблизилась к пограничнику и, вызывающе выставив туго обтянутую рубашкой грудь, подбоченилась.

— А вам не жарко, солдатик? — спросила она.

Почувствовав неладное, Пушин оглянулся на Варвару. В ту же секунду его шею обвили мокрые руки, над ухом прозвенело:

— Девки, помогите!

Пушин не успел опомниться, как во всей форме очутился в реке. Вслед за ним в воду полетела и Варвара…

Той же осенью Варвара вышла замуж за первого парня в Кирпичном, за удалого танцора Степана Коробова. Она оказалась прилежной и трудолюбивой хозяйкой, а когда пошли дети — и заботливой матерью. Пол в горнице Коробовых, натертый голиком и вымытый щелоком, всегда отливал соломенным блеском; огромная русская печь сияла белизной; застланный кружевной скатертью стол, накрахмаленные занавески дышали уютом и чистотой…

Пушин строгал на чердаке доски и думал о том, что горе сломило эту сильную женщину. Сперва ему показалось, что Варвара опустилась, но, поразмыслив, оправдал ее. Когда ей было заниматься домом, коли все время и все силы уходили на работу в колхозе?

В сумерки Пушин спустился с крыши и, не заходя в дом, ушел на заставу. На следующий день он привез жердей, восстановил ограду, исправил калитку, подмел во дворе. Осмотревшись по сторонам и убедившись, что все, что можно было сделать, сделано, вошел в дом.

— Не надо ли еще в чем-нибудь помочь? — спросил он, садясь на порог. Лицо его при этом почему-то стало виноватым и смущенным.

Взгляд Варвары подобрел.

— Спасибо, Иван Емельянович. Не беспокойтесь. Садитесь вот лучше с нами чаевать, — пригласила она, показывая на бурлящий самовар.

Пушин смотрел на худые руки хозяйки, подававшие на стол, смотрел на ребятишек, которые немигающими глазами следили за матерью, и ему делалось не по себе. Как все-таки он истосковался за эти годы по дому, по семье, по таким вот ласковым женским рукам!

— Я, пожалуй, пойду, — вздохнув, тихо сказал Иван, хотя ему вовсе не хотелось уходить. — Если потребуется что-нибудь — скажите. Я приду…