Застава на Аргуни

…Офицеры были довольны. Подготовка к юбилею оживила таежное однообразие. Что ни говори, а неприятная штука — отдаленность, лесная глушь.

На заставу приехал начальник политотдела Бакланов. Встретили его стрелкинцы торжественно. Бойцы, свободные от службы, выстроились во дворе. Торопов отдал рапорт.

Отпустив людей, Бакланов подошел к могиле пограничника Журкина, снял фуражку, долго стоял перед деревянным обелиском. Потом он обошел заставу, побывал в конюшне, столовой, заглянул в блокгаузы. В казарме остановился перед койкой, на которой спал лет двадцать назад, начиная службу красноармейцем. Приезд на Стрелку вызвал много воспоминаний. Подполковник внимательно присматривался к бойцам, к вещам, которых раньше здесь не было. Взгляд его становился то радостным, то печальным, то строгим. Приезжая на родную заставу, Бакланов всякий раз испытывал волнение. От воспоминаний о боевой, задорной молодости старый пограничник даже как будто выпрямился, хотя и не был вовсе сутулым. Фигура его стала по-молодому упругой и стройной. Он ходил по заставе и тихонько насвистывал: «Мы кузнецы и дух наш молод!»

Панькин и Торопов, понимая состояние Бакланова, старались сделать пребывание его на Стрелке приятным. Это передалось и бойцам.

Наблюдая за Баклановым, стрелкинцы догадывались, что, гуляя по заставе, он не только предается воспоминаниям. Слишком пристальным и строгим бывал иногда его взгляд.

Застава жила четкой, размеренной жизнью. Бойцы делали свое дело не спеша, обдуманно. Бакланов отметил это как хороший признак, но руководству ничего не сказал.

Вечером он беседовал с личным составом. Ему понравились откровенность и рассудительность бойцов, осведомленность и грамотность младших командиров. Потом долго и задушевно он разговаривал с Тороповым и Панькиным. Они, не таясь, рассказали о всех срывах и ЧП, какие произошли на заставе со времени его последнего приезда.

Днем подполковник дважды выезжал на фланги, побывал в колхозе, потолковал с председателем, заглянул кое к кому из старожилов Кирпичного. Всюду его знали и, несмотря на трудности военного времени, старались угостить, как желанного гостя. Ночью Бакланов вместе с Панькиным ушел на поверку нарядов.

…В полдень Моисей и его старуха были доставлены на Стрелку. Старик бодро слез с телеги, направился к стоявшим у крыльца офицерам. Важно, как заправский служака, поднося руку к выцветшей зеленой фуражке, поздоровался с Баклановым, Тороповым, Панькиным, подошел к толпившимся тут же бойцам.

— Моисей! — приговаривал он всякий раз, как подавал руку незнакомому пограничнику. — Моисей Потапов!

Поглядывая на старика, Бакланов добродушно улыбался.

— Ты, Моисей Васильевич, год от года все молодеешь, — шутил подполковник. — Как был орлом, так и остался им.

На похвалу друга старик не ответил. Он поманил пальцем продолжавшего сидеть на телеге Морковкина. Боец подъехал.

— Посмотри-ка, Иван Васильевич, какой я привез вам подарок, — сказал Моисей. Морковкин сбросил на землю завернутую в брезент поклажу. Бакланов откинул край полога, увидел тушу огромного гурана.

…Небольшой сельский клуб был забит до отказа. Пришли пограничники, колхозники, молодежь, ребятишки. Из маленькой пристройки, заменявшей фойе, доносились звуки гармошки, слышались песни. Старики, в ожидании юбиляра, стояли на крыльце, чадили самосадом.

По улице, приближаясь к клубу, шагала группа людей. В центре ее — Моисей и Фекла. Старуху вел под руку Бакланов.

Старики расступились. Моисей важно раскланивался. Старательно разглаженная борода, торчащие дыбом усы, сияющие глаза его говорили о том, что он весьма польщен такими почестями.

На сцене — стол, накрытый красной скатертью, от стены до стены — кумачовый лозунг: «Привет славному патриоту — Моисею Васильевичу Потапову!» За столом, ожидая, когда стихнет шум в зале, стоял Бакланов.

Сидевший во втором ряду Пушин, вспомнив, что старик не умеет читать, шепнул Моисею на ухо:

— Видишь лозунг над сценой, Моисей Васильевич? Тебе посвящается!

Старик недоверчиво покосился на сержанта, спросил:

— Что там написано?

— «При-вет слав-но-му пат-ри-о-ту…»

Моисей часто заморгал ресницами, посмотрел на Пушина.

— Да ну?

Старому таежнику, прокоротавшему век в глуши, месяцами не видевшему никого, кроме своей старухи да внучки, не верилось, что он дожил до таких почестей. Моисей смотрел на сцену и ничего перед собою не видел.

Бакланов, стараясь привлечь внимание Потапова, многозначительно покашливал.

— Моисей Васильевич, идите сюда, — наконец позвал он его на сцену.

Старик начал оторопело озираться по сторонам. Пушин легонько подтолкнул его.

— Идите, идите. Здесь же все свои!

Согнувшись, словно под тяжелой ношей, старик направился на сцену. От смущения он не чувствовал пола, шел, высоко поднимая ноги. Бакланов взял его под руку, усадил. Моисей огляделся. Вокруг него в президиуме сидели Торопов, Панькин, начальник Лебединого Луга Плетнев, секретарь партийной организации колхоза Федореев.