Застава на Якорном Поле

— А у тебя… — вырвалось у Ежики. Но он замолчал. Хотел спросить: «А кто у тебя есть? Мама есть?» Но какое он имел право трогать чужую печаль?

Гусенок не удивился.

— У меня сестренка. Она, правда, не кровная, у нее другие были мама и папа, но все равно мы родные… А ты? Тоже ищешь кого-то?

— Да… — выдохнул Ежики. И встал, шагнул назад.

Гусенок смотрел на него снизу, через плечо. И вдруг спросил:

— А ты знаешь, почему якорь на пуговицах у моряков?

Это был простой вопрос, хотя и неожиданный. Но Ежики не стал отвечать. Попросил шепотом:

— Скажи.

— Потому что якорь — знак надежды. Раньше, когда моряки уплывали в дальние моря, от якорей зависело их спасение. Во время бури, когда суша недалеко. Чтоб не разбило о скалы… Надежда, что вернутся домой.

«Якорное поле, — вспомнил Ежики. И подумал: — Поле надежды. Какие-то якоря состарились, вросли в землю, их корабли отплавали свое. Но есть ведь и ростки… А чего я жду?.. Яшка советовал — сквозь правила и законы пространства, по прямой! Зачем тогда ждать? Лучше всего — мчаться на Поле сейчас, когда об этом не знает никто! И никто не задержит!»

Одно только держало — Гусенок. Нельзя было уйти и никак не попрощаться. Ежики смотрел на его птичьи, сведенные будто от озноба плечи. Потом дернул с себя пижамную распашонку. Хоть и тонкая, легонькая, но все-таки… Укрыл Гусенка. Тот опять глянул через плечо. И вздохнул:

— Уже который раз…

— Что?

— Куртку дарят. Когда я в дороге… Накинут и уходят…

Не было здесь упрека. И однако Ежики затоптался на месте.

— Понимаешь, я должен идти… Мне обязательно надо…

— Да понимаю я, — снова со вздохом отозвался Гусенок. И добавил деловито: — Переоденься только. А то скажут: «Один едет, да еще голый, в пижамных штанах. Ты куда, мальчик?»

Он… что-то знал? Но не было времени на расспросы. Главное, что Гусенок не обиделся. Не будет лишней тяжести на душе. Хотя… не будет ли?

— Прощай, — прошептал Ежики.

— Счастливой дороги…

Как он сказал? «Счастливой Дороги»?

9. Генератор

Надо было проскользнуть в жилое крыло лицея. Пробраться на второй этаж, к себе в комнату…

Внизу, в вестибюле, светилась дверь дежурной комнаты. В ней беседовали молодой воспитатель Янц и кто-то еще, спиной сидел… Слава маленькому Хранителю Итану — не услышали осторожных шагов мальчишки. А на лестнице совсем хорошо — ковровая дорожка… В коридоре второго этажа мягкий ночной свет. И вот удача — опять никого! Да и кому ходить? Лицеисты — маленькие и большие — видят в своих комнатах полуночные сны. Тишина за шеренгой прикрытых одинаковых дверей…

Комната оказалась заперта. Ежики, отчаянно спеша, набрал на замке любимый код: 333. Замок не сработал. Наверно, Кантор запер его по-своему.

Так, да?.. В старинном лицейском доме и двери старинные — из прочного дерева с резьбой. Но замки хлипкие, просто для порядка. Мол, каждый лицеист — хозяин в своей комнате…

А если разбежаться и грянуть плечом?

О том, что получится опасный шум, Ежики от злости забыл. Разбежался и… влетел в комнату, едва коснувшись двери. Словно дверь сама поспешно распахнулась перед полным сердитой решимости мальчишкой. Автоматически включился дежурный светильник.

Ежики бросился к шкафу. Разворошил, раздергал на вешалке рубашки, куртки, спортивные фуфайки. Он чувствовал, что надо обязательно быть одетым так же, как в первый раз. Чтобы ребята, если встретятся, скорее узнали его. Чтобы само Поле узнало… К счастью, оказались на месте и шорты с продырявленной подкладкой кармана, и капитанка. Только майку искать было некогда, капитанку надел на голое тело. И прежних сандалий нет, остались на Поле. В ящике с обувью отыскал Ежики старые кроссовки. Тесноваты, да ладно… Сел на корточки, приклеивая липкие хлястики застежек. И тут натянутые нервы его уловили, что в дальнем конце коридора — мягкие шаги.

Ну конечно! В комнате когда не положено зажегся свет, на пульте в дежурном помещении — сигнал! И сразу — в три объектива: что там не спится лицеисту? Опять ты дал маху, Ежики… Ничего! Он успеет…

Ежики отпрянул к окну. Локтем нажал на бронзовый рычажок. От такого нажатия оконная рама (с частыми переплетами, под старину) всегда легко разъезжалась в стороны.

Однако сейчас — не шелохнулась.

Ежики отчаянно давил и давил рычаг. А потом перестал. Потому что в двери появился Кантор.

Молчаливый, укоризненный.

Монетка была в нагрудном кармане капитанки. Ежики выхватил ее, прижал большим пальцем к ладони, а ладонью заслонил голову. Со стороны могло показаться, что мальчик приветствует ректора каким-то ритуальным салютом… Конечно, монетка маленькая, но все же металл частично отразит и рассеет луч, если Кантор опять посмеет…

Сорвавшимся голосом Ежики сказал:

— Не вздумайте… парализатором. Это нельзя с детьми. Я пожалуюсь в Охрану детства… вам попадет.

Кантор шагнул в комнату, сел понурившись. В кресло сел. А кресло это было единственным предметом, который любил здесь Ежики. Потому что оно было его. Привезли из дома… А Кантор сел в это кресло, и Ежики разозлился. И злость убавила страх.

Кантор сказал печально:

— Все-таки вы в самом деле серьезно больны.

— С чего вы взяли?