Заставить замолчать. Тайна элитной школы, которую скрывали 30 лет

Мне понравились эти его слова. Мне понравилось, что он наконец-то обозначил один из уголков огромного лабиринта иерархий, направлявшего ход жизни в школе Св. Павла. Нашим главным языком был статус, и этим языком нужно было немедленно овладеть, если, конечно, ты не выучил его до приезда сюда (а таких среди нас хватало). Это был примитивный интуитивный формат коммуникации, скрытый под поверхностью любого разговора. Мы знали грамматику привилегий (лакросс главнее легкой атлетики; низкой посадки вельветовые брюки главнее чиносов; старинные универсалы главнее люксовых автомобилей), и могли по молчанию догадаться о том, кто обладает реальной властью. Иерархия не подлежала обсуждению, впрочем, для этого у нас не было слов. На самом деле, слова не нужны там, где господствует иерархия. Ни одна ученица из аристократической бостонской семьи никогда не призналась бы, что знает, что ее фамилия широко известна или, скажем, вырезана на балке, под которой мы проходим каждый день. Именно поэтому они так веселились, когда я спросила, кто такая Марта.

Что бы ни говорили об отце Стюарта, он действительно работал и зарабатывал. Его обвисшие щеки и насупленный вид на фотографиях в газетах, которые читал мой отец, контрастировали с мальчишеским лицом и доброжелательным взглядом его сына. Именно известность отца отделяла Стюарта от учеников первого разряда, практически школьной знати. Те без малейших колебаний проходили по коридорам, населенным призраками их дедов, выигрывали конкурсы и получали приглашения от элитарных университетов. Они ни в чем не нуждались, ни о чем не беспокоились и ничем не восхищались. Их семьи проводили лето на островах, где купить дом было невозможно. Их отцы работали с тихими потоками наличности, если работали вообще. Если ты узнавала, что чью-то маму зовут Эбигейл Адамс (супруга второго президента США и мать шестого. Легендарная фигура американской истории. – Прим. пер.), оставалось только поверить этому. Случайных совпадений тут не бывало.

«Из Лэйк-Форест Тому Бьюкенену (персонаж романа Ф. С. Фицджеральда «Великий Гэтсби». – Прим. пер.) привозили его лошадей для поло», – сказала я Стюарту. Я прочитала «Гэтсби» как раз тогда, когда мы переехали из небольшой квартиры в просторный дом на главной улице. Через улицу был гольф-клуб, который в свое время создавался как поло-клуб. Мне нравилось думать, что лошади Дэйзи (жена Тома Бьюкенена. – Прим. пер.) стояли под деревьями, которые виднелись из моего окна – огромными дубами и ясенями, которые едва слышно покачивали своими кронами по вечерам.

«Ну да. Он покупал их в Лэйк-Форест и забирал на хрен с этого Среднего Запада», – ответил Стю.

Лимузин миновал ворота школы с чопорной белой эмблемой, проехал по Плезант-стрит в сторону Конкорда и реки, а оттуда выехал на трассу. Я приклеилась лицом к окну, чтобы не стеснять парочку. Удостаивала взглядом каждый лесок и каждый гранитный склон и прощалась с ними навсегда. Просто со школой Св. Павла ничего не получится. Я думала о тех лошадях для поло, вот они меня реально заботили. Я хотела разобраться в них (Как их выбирали? Кто заводил их в коневозки? Кто вез на Восток? Кто встречал по прибытию?), хотя должна была, как все, запасть на Дэйзи, шепоты, шампанское и звезды.

«Это Проклятие Кроуфордов, – сказала мама о моем спальном корпусе, назначенной мне старшей и неудачной соседке по комнате. – Вечно у нас все наперекосяк».

Насколько я помнила, до Св. Павла это было не так. А уж на сторонний взгляд, у нашей семьи все было просто прекрасно. Так что проблема была во мне. Это я была проблемой.

Мои родители всегда говорили, что я впечатлительная. «Ты слишком драматизируешь», – говорил папа, убедившись, что не может понять, каково мне. С малых лет я научилась предвидеть, когда скорее всего нарвусь на такой ответ. В восьмом классе я некоторое время подвергалась особо изощренному буллингу со стороны одноклассника. Он записывал мои ответы на уроках на портативный магнитофон, а потом воспроизводил самые нелепые моменты для кучки других ребят в коридоре. Они покатывались со смеху. Я приходила домой в слезах. Мой отец позвонил матери этого мальчика, которая велела сыну предъявить его магнитофон. Я благовоспитанно посапывала, пока папа слушал что-то в телефонной трубке. Я была абсолютно уверена в своем праведном негодовании, что едва ли не жалела этого магнитофонного монстра.

Но тут папа успокоился и посветлел лицом. «Так, понятно», – сказал он. Повернулся ко мне и совершенно искренне сказал: «Тебе не из-за чего огорчаться. Я прослушал эту пленку. Это записи твоих ответов на уроках. Очень толковые ответы. Я бы на самом деле гордился».

«Пап, мне из-за этого хочется убить себя», – сказала я, все еще плачущая двенадцатилетняя девочка. Ну как я могла объяснить?

Он нахмурился. «Не думаю, что это решение вопроса».