Заставлю вспомнить Русь...

   — Три дня назад ты приняла решение стать матерью, и Небо одобряет его. Твоему сыну уготовано великое будущее, и боги русичей будут благодарны тебе за князя-воителя, который приумножит славу предков.

   — Ты сказала, что мне будут благодарны за сына боги русичей? Может, благодарить меня за него станет просто Небо? — осторожно спросила Ольга, но вещунья поняла тайный смысл её вопроса.

   — Нет, великая княгиня, за княжича тебе будет благодарно не просто Небо, ибо на нём много небожителей, а именно боги русичей. Да, тебе суждено отречься от веры предков и стать рабой Христа, но твой сын не пойдёт по твоим стопам. Он останется верен старым русским богам, и за это они сейчас покровительствуют тебе, будущей вероотступнице.

   — Ты поведала обо всём, что я хотела знать, — сказала Ольга. — Хотя нет... У моего сына будет отец, и мне небезразлично, что ждёт Игоря. Одной или с мужем мне предстоит воспитывать княжича?

Боги знали, что Ольга задаст этот вопрос, и послали Витязине видение о кончине Игоря. Небо не было столь благосклонно ещё ни к одной гостье священного родника, как к великой княгине! Почему? Ответ на это вещунья вряд ли получит, поэтому ей остаётся перед скорой смертью лишь взглянуть на ту, которую боги выделили из числа других русских дев и женщин, посещавших Витязиню.

Ольга заметила, как веки вещуньи стали медленно подниматься, и впилась взглядом в лицо Витязини, желая увидеть её глаза, которые получили редчайший дар по воле Неба заглядывать в будущее других людей. Но что это? Вместо живых человеческих глаз на Ольгу смотрели ещё две луны: такие же круглые, жёлтые, тусклые, безразлично-холодные, как и та, что висела над поляной. Выходит, права ходившая о Витязине молва, что она давно отжила своё и её душа уже на Небе, а на земле пребывает лишь тело, доживающее жизнь не рождённых вещуньей детей и получающее силы от луны, посланницы царства мёртвых? Так от имени кого из небожителей говорила с ней Витязиня?

   — Отчего дрожишь, великая княгиня? — раздался слабый голос вещуньи. — Боишься меня? Напрасно. Что могу плохого сделать тебе я, ежели тебе покровительствуют боги? Поверь, что я, как и они, желаю тебе и будущему княжичу только добра. А теперь оставь меня...

Раскаты грома временами были такими, что казалось, великокняжеский терем рухнет. Молнии сверкали так ярко, что в комнатке башни-смотрильни становилось светло, будто в летний солнечный полдень. Ветер ревел и выл с таким неистовством, словно ему помогали в этом все дьявольские силы. Однако Григорий ни разу не повысил голос: что бы ни происходило вокруг, его повествование должно звучать спокойно, размеренно, проникновенно, ибо только тогда слушательница проникнется мыслью, что во всём мире нет и не может быть ничего важнее, чем рассказ о житии и мученической кончине христианского святого.

   — Родители Магундата были персами, сам он служил воином в армии своего владыки и в 614 году участвовал в штурме и взятии Иерусалима. Город был разграблен и сожжён, храмы и монастыри осквернены и разрушены, персидская солдатня бесчинствовала и глумилась над жителями. Однако с Магундатом происходило нечто странное: едва увидев вблизи золотые купола церквей и оказавшись рядом с намоленными веками иконами, он почувствовал в груди беспричинный трепет, а его ум ощутил жгучую потребность понять, что такое Крест, коему поклоняются христиане. Когда же Магундат лицезрел крестное древо Христово, которое персы захватили в качестве добычи, в его душе свершился великий переворот, он постиг, что пребывал доселе в грехе и поклонялся ложным кумирам. Вскоре он крестился, принял имя Анастасий, что значит Воскресение, оставил службу в персидском войске и стал монахом в монастыре Святой Анастасии недалеко от Иерусалима... — рассказывал Григорий Ольге.

Он выбрал повествование о житии святого Анастасия Персиянина вовсе не потому, что испытывал к нему какие-то особые чувства. Просто Григорий хорошо знал не только то, что ему нужно от великой княгини, но и как этого добиться. Конечно, он мог бы изо дня в день рассказывать Ольге об императорах и членах их семей, о знатных вельможах и великих полководцах, отказавшихся от прежних ложных верований и пришедших к Христу. Он хорошо изучил Ольгу и убедился, что она на редкость умна и всё, что для неё было важно или интересно, понимала с первого раза и не нуждалась в повторениях и напоминаниях. Если её назойливо подталкивать к принятию определённого решения, в котором она ещё сомневалась, в Ольге возникали, как и у всякого привыкшего самостоятельно мыслить человека, желание противодействовать насильно навязываемому решению и чувство неприязни к тому, кто это делал.

Поэтому Григорий действовал по-другому: сегодня он рассказывал Ольге о том, как пришёл к Христу бывший язычник-император, завтра героем его повествования был рыбак или пастух, разуверившийся в идолах и уверовавший в Иисуса, послезавтра звучала притча о крестившихся купце-язычнике или распутной деве-жрице.