Застеколье (СИ)

В условиях камеры наглядных пособий было не так и много, но даже из того минимума, можно было что–то извлечь. Я успел объяснить, что такое свитер и брюки, что их объединяет общее понятие «одежда», а на ногах у меня носки. А то, во что одета женщина, можно назвать рубахой. Тут я слегка запутался – если рубаха до пят, сшита из кожи, разве нельзя ее назвать платьем? Ладно, пусть остается рубахой. Мы перебирали с ней пальцы и ноги, глаза и ресницы, зубы и уши. Сжимали пальцы в кулак и разбирали, что такое ладонь и локоть, ступня и колено. До тех мест, что были скрыты одеждой, не дошли. Айыы Сиэна не предлагала, а я не настаивал. Ну, хорошо, если моя сокамерница окажется тридцатилетней женщиной в самом соку, а если старухой? Обычно могу угадать возраст женщины с поправкой плюс–минус пять лет. Любая «деланная» особа, с личиком «куколки» выдает свой «молодой» возраст немолодой шеей, дряблой кожей рук или чрезмерной гладкостью кожи, натянутой как обшивка военного барабана. Тут же я просто терялся. Можно бы все списать на сумрак, хотя, как ни странно, от ручейка, бегущего по стене, исходил свет, которого мне хватало, чтобы видеть собственные рисунки и рассмотреть орнаменты на одежде у женщины – стилизованные деревья, изображения слепых рыб, свастика. Но вот ее возраста определить не мог. Голос Айыы Сиэны порой казался голосом зрелой женщины, порой – девочки–подростка. И лицо, если на него падала тень, казалось лицом немало пожившей женщины, а в отблесках ручейка – лицом девочки.

Больше всего ее интересовал ручеек, бегущий по стене. Я устал пояснять, что есть вода, что она состоит из капель, а есть еще капелинки и капелюшечки, а еще – ручейки и реки, ручьи и речушки. Но Айыы Сиэна была неутомима. Она продолжала спрашивать, несмотря на то, что освоила пока лишь один вопрос – что? А потом пополнила свой вопросник, добавив к «что и «кто» – «что это»? Мне бы испугаться, что рано или поздно возникнут вопросы «почему» и «зачем», но я и сам вошел в азарт. Подозреваю, что всплыли навыки школьного учителя, давно не имевшего практики. В конце– концов, сам того не ожидая, начал рисовать рыбьей костью (да, а откуда здесь рыба?) на каменном полу западное и восточное полушария, старательно процарапывать в пыли контуры материков и рассказывать о том, что три четверти планеты занимает вода – моря и океаны, а внутри континентов текут реки и плещутся озера. Художник из меня не очень хороший, но навык рисовать карты на доске был. Порой, чтобы разъяснить детям какие–то геостратегические проблемы, больше подойдет школьная доска, нежели настоящая карта, хоть изданная в типографии, хоть скачанная из Интерната для презентации.

– Озеро? – ткнула пальцем Айыы Сиэна в то, что я пытался выдать за Средиземное море.

– Море, – отозвался я, порадовавшись, что на Каспий и Байкал места на «карте» не хватило. Как бы я объяснял, что они не являются морями, хотя по размеру и превосходят некоторые моря? Но к моему удивлению, женщина забрала у меня кость и принялась водить ею как указкой, намечая путь из Средиземного моря в Атлантический океан. Пожалуй, она разобралась с этим быстрее, нежели я когда–то. Но моя попытка объяснить, что тут Россия, а там – Америка, то есть, Соединенные Штаты, ни к чему не привела.

Где училась эта женщина? И, училась ли она вообще? Из какой глуши она вылезла? Не знаю, как ихние эскимосы и алеуты, но наши якуты и юкагиры, в свободное от промыслов, время посещали школы. А уж, такие понятия, как Россия и США, должны знать все, включая берберов и апачей.

Глава 15

А еще у меня сложилось впечатление, что Айыы Сиэна слегка разочарована, обнаружив, что у нас не так уж много слов, связанных с водой вообще и, водоемами в частности. Мне даже стало неловко за свою гидрологическую неграмотность. И обидно, потому что, на самом–то деле я бы много мог рассказать. Худо–бедно, вел в университете спецкурс, посвященный гидронимам – названиям рек и озер. Нокак объяснить, что такое «болотная река», если теперь она именуется Яхреньга? Что собственное имя реки, как правило, означает «река» на языке давно ушедшего народа? Как разъяснить такие понятия, как «искусственное водохранилище», «бобриная заводь» или «затон»? А Мертвое море, оно какое? Умершее? Почему умершее, если вода все равно живая? Один вопрос вытекал из другого и, не было ни словаря, ни аналогов из других языков – только каменный пол и уже порядком истончившаяся кость. Я принялся изображать водопады и пороги, потом, как сумел, изобразил болото. За такое, с позволения сказать, «изображение», мне бы не то, что художник, а пьяный маляр оторвал бы руки. Наскальная живопись, по сравнению с моей, казалось вершиной достижений человеческого искусства, но Айыы Сиэна оказалась благодарным слушателем и, ценителем напольной живописи.

Увлекся так, что не сразу обратил внимание на то, что камень начал сходить со своего места. Слегка сдвинувшись, чтобы открыть небольшую щель, в которую сунули какой–то предмет.