Застенчивая Энн

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

Доминик и Энн доехали до больницы «Сен-Круа» каждый на своей машине и сразу же направились в комнату ожидания. Там они обнаружили Николь, глаза которой были красными от слез, но она держалась молодцом. Все трое обнялись.

– Что говорят врачи? – сразу же спросил Доминик.

– Говорят, что опасность миновала. Это действительно круп. Хуану вкололи антибиотики и подключили к аппарату искусственного дыхания. – Николь подняла измученное лицо. – Я даже не знаю, как вас благодарить, месье Бертье, и вас, мадемуазель Энн. Если бы не вы... – Подступившие к горлу слезы не дали ей договорить.

Энн снова обняла ее и принялась утешать. В это время появился врач и сообщил, что малыш проведет еще несколько дней в отделении интенсивной терапии и мать может находиться при нем.

– Сестра Женевьева проводит вас к нему, – сказал врач.

Подошла молодая медсестра, взяла Николь под руку и повела по коридору, что-то ласково приговаривая. Энн и Доминик решили подождать и переговорить с врачом более обстоятельно насчет лекарств, а также оплаты медицинского обслуживания. Они сомневались, что у Николь и ее сына есть страховые полисы.

В это время с улицы донесся рев сирены, и через несколько мгновений в приемный покой вкатили тележку с безжизненным телом.

– Жертва аварии, в десятую травму! – крикнул дежурный врач санитарам, которые везли пострадавшего.

Энн не разглядела лица больного, но по виду окровавленной простыни догадалась о серьезности увечий.

Доминик ушел звонить месье Ладюри и обещал скоро вернуться. В ожидании врача она присели на кожаный диванчик. Вернувшись, Доминик обнял ее за плечи, и она прижалась к нему, чувствуя себя необыкновенно спокойно рядом с ним.

– Месье Ладюри не было на месте. Он поехал на встречу с Габриель.

– С ней все в порядке?

– Франсуаз не знает. Она сказала, что месье Ладюри очень торопился. Я объяснил, что мы в больнице, и она обещала передать, когда он вернется.

Вокруг тоже сидели люди и ждали вестей о своих близких. Некоторые держались за руки, многие с трудом сдерживали слезы.

– Ты, наверное, на работе в полиции ко многому привык, – задумчиво произнесла Энн.

– Да уж, я достаточно насмотрелся всякого. Честное слово, ловить негодяев и сажать их за решетку гораздо проще, чем смириться со страданиями людей и с несправедливостью, – мрачно произнес Доминик. – Когда все хорошо, жить легко.

Она вздохнула. Привыкнув жить в мире красивых платьев и изящных людей, Энн позволили себе забыть, что у жизни есть и другое лицо.

– Я слышала, что у многих полицейских неудачно складывается семейная жизнь. Понятно, почему это происходит.

– Так оно и есть. Счастливые браки среди полицейских редки. Но у меня есть друзья, которые давно бы сошли с ума, если бы не поддержка их жен и детей. Однако большинство не выдерживают напряжения и расходятся. Это очень тяжело.

– А что ты делал, чтобы снять напряжение? – спросила Энн, заглядывая в потемневшее лицо бывшего полицейского.

– Садился на мотоцикл и гонял по горным дорогам, пока мозги не прочистятся. Потом возвращался домой, принимал душ, надевал форму и снова шел на работу.

– А почему ты уволился?. – робко поинтересовалась она.

Доминик нахмурился. Ему было больно и неприятно вспоминать о тяжелом разговоре с начальником полиции.

– Потому что хотел до конца оставаться честным. Если ты стоишь на защите закона, то должен защищать его до конца, невзирая на лица. Я не приемлю двойного стандарта. Но мне предложили одно из двух: переменить или убеждения, или место работы. Выбор был очевиден.

– Но ведь твое призвание – фотография. Я видела твое лицо, когда ты снимал на винодельне, такое выражение бывает только у настоящих художников. Уж поверь мне! Когда ты начал снимать?

– В детстве. Когда поступил в Высшую медицинскую школу, об увлечении пришлось забыть. Я считался довольно прилежным, подающим надежды студентом, но неожиданно разочаровался в выбранной профессии, и меня потянуло в совсем противоположную сторону. Я пошел в армию, и там, как ни странно, снова занялся тем, что, как оказалось, было моим призванием. Мне предложили делать фотоотчеты о торжественных мероприятиях, награждениях отличившихся военных и тому подобном. А потом я решил, что людям гораздо интереснее знать, что по-настоящему творится в армии, и... и мне пришлось уволиться.

– Понятно, – прошептала Энн. Она не переставала восхищаться человеком, который пожертвовал карьерой из-за своих жизненных принципов. – А какие у тебя планы на будущее? Чем собираешь заниматься?

– Не знаю. Пока проект «Ладюри-ретро» не закрыли, поработаю в нем. А затем возьму денежки и махну куда-нибудь на край света. Снимать девственные леса Амазонки, например. – Он рассмеялся, но сразу же снова стал серьезным. – И еще мне нужно разобраться с тобой.

– Со мной? – переспросила Энн, чувствуя, что щеки заливает краска смущения. – А что со мной не так?

– С тобой-то все так. Ты ни в чем и ни в ком не нуждаешься, у тебя все под контролем. А вот мне кое-чего не хватает.