Застенок

Поначалу шло гладко. К пяти часам он объявился в «Затейнике». Джек был на месте – залатывал дыры в рабочем процессе. Роман терпеливо дожидался конца дня, когда можно будет увязаться за Джеком, скрываясь в тени. В ожидании, подперев кулаком голову, он сотворил на листке бумаги грустную балладу, в которой, как в хорошем салате, было намешано многое из впечатлений последних месяцев:

Дирижабли улетают на юг

(Посвящается менту Иннокентию)

Время «еще» уже прошло.
Время «уже» еще не пришло.
Как это грустно и необыкновенно
Одновременно и попеременно.
Что-то ждет нас за поворотом,
Что-то ушло от нас бесповоротно.
Мы снова упали на самое дно,
А оно, к счастью иль горести, у нас одно.
Дно глубоко и тянется вдаль,
Не угадаешь, где кончается перил его сталь.
Мы снова сорвались в его пустоту,
И нам ли не знать про его темноту?
История мучит,
История плачет.
Чего она хочет,
Что плач ее значит?
Веревочка вьется,
Покуда не рвется:
Традиции, страны, народы, законы
Родятся и гибнут, пройдя Рубиконы.
Их дно всех приемлет – великих и падших,
Красивых, уродов, старших и младших.
Твореньям границ нет, их мифов не счесть.
И в том, что на дно ушли, тоже – их честь.
Дно породило,
И дно поглотило.
Оно – наша тьма и наше светило.
Мы – бусы на нитке, но нам невдомек,
Что внутри – пустота, в пустоте – стерженек.
Он держит нас крепко, но знает ли кто,
Что и стержню бывает порой нелегко?
Его душит и плющит, и топчет Закон —
Пустой дом на песке без Дверей и Окон.
Этажи громоздятся в плену вавилонском,
И летят с высоты клочья грязных обносков,
Устилая сугробами памяти тропы,
Зарастающие бурьяном с эпохи Потопа.
А теперь? Что-то ждет нас теперь?
Избежать не удастся обычных потерь.
Потеря к потере, и вот уже Ноль
Влетает в ворота, шепча: «Я король!
Отныне и впредь моей воле покорны
Эти глухие, слепые вороны».
Поделом воронью,
Воздающему честь и хвалу вранью.
Но уходить придется нам всем —
Этот воздушный шарик надули затем,
Чтобы лететь с ним на юг,
Туда, где тепло и пусто вокруг.
Там слышен громкий и радостный визг,
Там плавится воск от солнечных брызг.
Почему я туда не хочу?
И почему все равно – лечу?

Тем временем Джек уходить не торопился и вообще вел себя странно: то и дело заглядывал в редакторскую, словно искал кого-то, или же делал вид, будто потерял что-то на своем столе, и вновь исчезал. «Возбужден, – подумал Роман. – И нервничает. Это хорошо». Когда отсекр в очередной раз – была половина девятого вечера – начал бессмысленно перебирать бумаги на столе, Роман решился.

– Слушай, Джек. Давно мы с тобой не сидели как белые люди за рюмкой кофе. Давай сегодня ко мне. Поболтаем о наболевшем.

Он уловил секундную растерянность в лице отсекра, затем промелькнула тень угрюмого сомнения.

– Лучше ко мне, – сказал Джек, окинув Романа испытующим взглядом.

«Гляди, гляди, – подумал тот. – Еще посмотрим, чья возьмет».

– Идет. А может, девочек закажем? – предложил он с невинным выражением. «Длинноволосых», – добавил про себя.

Ему показалось, что Джек вздрогнул.

– Нет. Не надо, – помотал тот головой.

– А верно, не надо, – согласился Роман. – Что они понимают в нашей мужской жизни. У бабья волос длинен, да ум короток.

И опять почудилось: Потрошитель метнул в него взгляд, полный ненависти.