Застой. Перестройка. Отстой

Заведующая не обманула – обследования потихоньку начались. Врачи стали проявлять к нам, призывникам, хоть какой-то интерес.

Мне сделали ЭКГ. Она оказалась нормальной. Это радовало. Значит, сердце в порядке. Но оно же действительно у меня нередко болит. Может быть, меня мучает невроз? Невроз сердца?

Позвонить домой не разрешили. А то я хотел через знакомого областного поэта и журналиста Сергея Рогова дать весточку о себе. И о том, что мне здесь, в больнице, было необходимо.

А необходимо мне было следующее: мыло в мыльнице, большая тряпка из марли (чтобы использовать в качестве полотенца, настоящее полотенце жалко!), много витаминозной еды, дабы поддерживать организм – виноград, орехи, курага, бутерброды с сыром, а также – как роскошь! – две бутылочки лимонаду (одну бутылочку попросил Владик, про которого никто из домашних даже не знал, где он находился).

Я также нуждался в томе Вересаева (моего любимого писателя) и в новой толстой тетради для за-писей.

Еще я хотел сообщить своим родным, что ходить ко мне нужно каждый день, но по очереди. Сначала, например, жена, потом теща. Вместе не нужно. Так им было бы тяжело. Пожалел…

Почему я хотел просить именно о каждодневных визитах? Все очень просто. Те, к кому приходили родные, имели право сидеть хоть до трех дня в замечательной, тихой и спокойной комнате свиданий.

Увы – звонить нам, сумасшедшим, не положено.

Забавное дело – тетка Владика, которая его, якобы, упекла в «дурдом», оказалась не его родной тетей (как я подумал), а врачом областной комиссии. Владик просто ее так называл – тетка…

Он что-то этой врачихе сказал невежливое, она его и отправила в психушку. Мораль: будь вежлив! Это полезно и не обременительно.

Я опять отказался употреблять местную бурду. Отказался и Владик. И вот мы с ним уже вторые сутки ничего не ели, держали, так сказать, необъявленную голодовку.

Завтрак – а мы даже не встали с кресел. И ничего – от истощения пока не умерли. К тому же Кирилл угостил меня двумя яблоками. Одно я, разумеется, отдал товарищу, который напоминал голодного льва.

Мне же, как ни странно, есть особенно не хотелось. И чувствовал я себя далеко не худшим образом. Только голова стала немножко болеть и давление подскочило (измерил Семен Моисеевич). 140/80. Раньше такого со мной не случалось.

Разговорились с Кириллом. Его фамилия (по отчиму) Манишвили. Сам он русский. Оказалось, что он в психушке… по б л а т у. Бывает и такое. Дело в том, что на этом хрупком, юном шестнадцатилетнем мальчике – две уголовные статьи. Я попросил Кирилла рассказать поподробнее, как так получилось?

Он согласился.

– Мы, трое одноклассников, в тот день изрядно подвыпили. Ну и решили продлить удовольствие… Девчонок «подснять». Зашли в общагу музыкального училища, в одну комнату. Там какой-то парень с пятнадцатилетней девчонкой трахались. Мои друзья оттолкнули паренька. И стали насиловать девчонку. Сделали свое дело. Сидели, балдели. Вдруг парень этой девочки спохватился (несколько поздновато!) и огрел стулом одного из моих «корешков». Тогда я этим же стулом огрел парня. Потом появились – откуда ни возьмись! – дружинники. Повязали нас. Всем повесили статьи. И мне в том числе. Избиение, изнасилование… А я-то лично в чем виноват? Ведь я только в отместку ударил того парня. Только товарищей защищал… И малолетку ту вовсе не трахал…

До конца Кирилл свою историю не дорассказал, но мне и так все было ясно. Его родители, чтобы избежать суда над мальчиком, спрятали его в «дурдоме». Придумали, что у парня расшатанная психика.

Кирилл очень удивился, узнав, что я печатался в районной газете «Трудная новь».

Он и сам раньше публиковался в этом боевом пропагандистском листке. Как фотограф. Даже премии какие-то получал. А теперь ему предстояло не фотографией заниматься, а сидеть в «дурдоме», как минимум, полгода – пока суд не закончится.

Но Кирилл держался молодцом. Не хныкал. И надеялся на лучшее.

А вообще, фантастическая штука – судьба человеческая. Человек сделал одну ошибку – и полетело все в тартарары.

Этот мальчик побывал уже и в восемнадцатом отделении, где находились уголовники.

Кирилл рассказывал про это отделение со смаком. Без этого Кирилл был бы не Кирилл. Впрочем, почти все, о чем он рассказывал, действительно не веселило.

Про восемнадцатое отделение:

– Там только одна палата. Врачей практически не бывает. Только санитары, которые в комнату поодиночке не входят – во избежание непредвиденных случаев. Пищи там не дают. Вернее дают, но весьма своеобразно. Выставляют большой жбан с баландой и бросают несколько ложек на стол. Кто схватил ложку – тому повезло, тот поел из общего котла. Кто не схватил – остался голодным. Бывало, что в отделении умирали от голода. Случалось людоедство… В наше окошко иногда видно: из восемнадцатого отделения выносят большие рулоны бумаги. Это не бумага, это трупы, завернутые в бумагу. Мужеложство там развито повсеместно. Сильнее, чем в тюрьме, хотя в тюрьме я не сидел. И точно сравнивать не взялся бы.