Застолье Петра Вайля

О, облака
Балтики летом!
Лучше вас в мире этом
я не видел пока.

Может, и в той

вы жизни клубитесь —
конь или витязь,
реже – святой.

Только Господь

вас видит с изнанки —
точно из нанки
рыхлую плоть.

То-то же я,

страхами крепок,
вижу в вас слепок
с небытия,

с жизни иной.

Путь над гранитом,
над знаменитым
мелкой волной

морем держа,

вы – изваянья
существованья
без рубежа.

Холм или храм,

профиль Толстого,
Рим, холостого
логова хлам,

тающий воск,

Старая Вена,
одновременно
айсберг и мозг,

райский анфас —

ах, кроме ветра
нет геометра
в мире для вас!

В вас, кучевых,

перистых, беглых,
радость оседлых
и кочевых.

В вас мне ясна

рваность, бессвязность,
сумма и разность
речи и сна.

Это от вас

я научился
верить не в числа —
в чистый отказ

от правоты

веса и меры
в пользу химеры
и лепоты!

Вами творим

остров, чей образ
больше, чем глобус,
тесный двоим.

Ваши дворцы —

местности счастья
плюс самовластья
сердца творцы.

Пенный каскад

ангелов, бальных
платьев, крахмальных
крах баррикад,

брак мотылька

и гималаев,
альп, разгуляев —
о, облака,

в чутком греху

небе ничейном
Балтики – чей там,
там, наверху,

внемлет призыв

ваша обитель?
Кто ваш строитель,
кто ваш Сизиф?

Кто там, вовне,

дав вам обличья,
звук из величья
вычел, зане

чудо всегда

ваше беззвучно.
Оптом, поштучно
ваши стада

движутся без

шума, как в играх
движутся, выбрав
тех, кто исчез

в горней глуши

вместо предела.
Вы – легче тела,
легче души.

А вот – совсем традиционное. И понятно – почему. Это – юбилейное, на столетие Анны Ахматовой. Тут, соответственно, ахматовские пафос и интонация:

Страницу и огонь, зерно и жернова,
Секиры острие и усеченный волос —
Бог сохраняет все, особенно – слова
Прощенья и любви, как собственный свой голос.

В них бьется рваный пульс, в них слышен костный хруст,

И заступ в них стучит; ровны и глуховаты,
Затем что жизнь – одна, они из смертных уст
Звучат отчетливей, чем из надмирной ваты.

Великая душа, поклон через моря

За то, что их нашла, – тебе и части тленной,
Что спит в родной земле, тебе благодаря
Обретшей речи дар в глухонемой вселенной.

Чтение новой книги гениального писателя – всегда открытие. Точнее, ряд открытий. Так, изданный только что “Ардисом” сборник “Пейзаж с наводнением” вносит ясность в соотношение прозы и поэзии в творчестве Бродского. Последние лет десять Бродский писал много прозы, и в основном по-английски. То есть его художническая ситуация складывалась так, что не могла не менять, вероятно, отношения к слову. Разумеется, Бродский не стал прозаиком, но его стихи все более прозаизировались и эссеизировались. Если открывающая ардисовский сборник “Рождественская звезда” – чистые, так сказать, традиционные стихи, то уже вторая вещь, “Новая жизнь” – глубокое и изящное эссе в рифму: