Застолье Петра Вайля

Отдельный разговор – советская тема в Японии. Я каждый день читал местные газеты. Я не владею, конечно, японским, где уж там, просто в этой во всем сверхразвитой стране выходят четыре ежедневные англоязычные газеты. Так вот, острый интерес к Советскому Союзу присутствует, и немалую роль в этом играет давняя обида за пол-Сахалина, Кунашир, Шикотан. А где обида – там всегда неравнодушие, интерес. В то время, когда я был там, в двух кинотеатрах Токио и одном в Киото шли ретроспективы Тарковского, “Мой друг Иван Лапшин” Алексея Германа, в театральном репертуаре – Чехов, “Вишневый сад”. Но это, я думаю, чисто апрельская примета – время цветения японской вишни, сакуры. “Вишневый сад” – сезонный спектакль.

Как-то я включил в гостинице телевизор и попал на урок русского языка.

– Меня зовут Лена. А как вас зовут?

– Меня зовут Андрей.

И так далее. Потом эстрадный певец исполнял песню. Слова до того диковинные, что я даже списал их:

Яблоки на снегу в розовой нежной коже.
Ты им еще поможешь, я себе не могу.

А по низу идут японские титры. Я представил себе телезрителей. Думают, наверное: как близки, если разобраться, эти русские с их чисто японскими символами! Ведь в каждом японском стихотворении присутствует так называемый Ки – элемент, вызывающий ассоциации с временем года и определенным настроением. Допустим, какая-нибудь умолкшая цикада непременно означает возлюбленного, навсегда ушедшего в сентябрьских сумерках. Но откуда же японцам знать, что яблоки на снегу – никакой не символ, а просто набор слов, возникший в сумеречном сознании массовой культуры.

Япония на девяносто девять с половиной процентов состоит из японцев. На фоне такого единообразия поневоле встречаешь как знакомого каждого человека европейской внешности. Лицо – как визитная карточка. Ясно, что тебе с ним по пути. Даже и буквально – не на промышленный же гигант он направляется, а, как и ты, в храм, в музей, в ресторан.

Особо проявляется редкая славянская близость. В Киото, у монастыря Дайтоку, я был участником случайной встречи русских из Нью-Йорка, чехов из Кейптауна и поляков из Мельбурна. В такой встрече есть грустный оттенок. Что-то ведь побудило всех этих людей покинуть соседние родины и так просторно рассеяться по свету. Но, верный своему оптимизму, я вижу в таком факте знак меняющегося мира, мира тотально проницаемого. О чем-то это говорит. Да попросту о том, что границ становится все меньше. А главное, это делается все привычнее. Только представить – люди из Европы, обитающие в Америке, Африке и Австралии, встретились в Азии. И всего только назвали друг другу имена, выпили пива и разошлись, как будто так и надо. Значит, так и надо.

Один из самых интересных эпизодов путешествия – японская традиционная гостиница риокан. Суровость и простота – предельные. На завтрак – рис с сырым яйцом и плошка жидкого бульона. Вся мебель в комнате – столик высотой тридцать сантиметров и две подушки для сидения. Постели вынимают перед сном из шкафа и стелют на пол.

Вечером лил дождь, никуда не выйдешь, можно только наливаться зеленым чаем в ожидании сатори – просветления. Читать на полу как-то нелепо. Писать открытки лежа еще труднее. Телевизора нет. Здесь все как тысячу лет назад. И не пожалуешься – сам напросился для полноты впечатлений. Причем заплатил за эти сомнительные удобства куда дороже, чем за нормальный отель. Что делать, экзотика. А экзотика – в цене. Аскетизм – более редкий товар, чем комфорт, диета разорительнее, чем чревоугодие.

Вот лежишь на полу в японском риокане и представляешь себе, какие риоканы можно было бы соорудить в России для туристов: с ночевкой на печи, с кадкой соленых огурцов в сенях, на ужин – водка с кашей. Между прочим, все веселее. А тут поневоле самосовершенствуешься, рассматривая рисунок потолочных досок, витиеватый узор, напоминающий иероглифы. Все, естественно, не крашеное – это один из основных принципов японской эстетики – саби. Простота. Проще некуда.

Как известно, при входе в дом в Японии положено снимать обувь. Я заметил, что эта простая операция сразу выбивает иностранца из колеи. Он становится покорным и запуганным. Даже американцы в риокане говорят тихо, встают к завтраку по команде, лезут в общую ванну, где до этого кто-то уже лежал, мирятся с японской уборной, которая больше всего мне напомнила годы армейской службы. Но сразу, только надев туфли в прихожей и выйдя на утицу, турист снова становится хозяином жизни. Какая все-таки рабская зависимость от вещей и вещевого этикета! Как будто вся сила человека в ботинках. А если бы надо было снимать брюки?