Застолье Петра Вайля

Необходимая часть туристского набора – театр Кабуки. Все не так: женщин играют мужчины, но в мужских ролях ходят на высоких каблуках и в чем-то вроде юбок. Оживленная беседа идет по принципу джазового джем-сейшена – все садятся на авансцене и по очереди выдают монологи. Ударение в японском музыкальное, обозначенное высотой тона, так что аналогия с джазом полная. Альт-саксофон визгливо надрывается – девушку выдают за нелюбимого.

С пьесой у меня был сюрприз. Вместо ожидаемых героев в масках, с самурайскими мечами, чтобы прыгали и рубились, мещанская драма. Купец умер, дело гибнет, дочь надо выдать за богатого, а она любит другого. Называется “Брадобрей Синдза”. Автор – Каватаси Макуами. Видно, местный Островский. Так что проникаешь в проблематику досконально. Но тут замечаешь, что у героини, которая все-таки мужчина, зачернены зубы. При густо выбеленном лице это делается для создания контраста, чтобы белый цвет зубов не отвлекал от белизны лица. Опять эстетический перебор. А как же принципы естественности и простоты?

Молодежь в театре Кабуки сидит, как и туристы, с наушниками. Только у них не английский, конечно, а перевод с японского на японский современный. Костюмы на публике тоже современные. Кимоно на молодых я не видел ни разу, если это была не майко, будущая гейша. У пожилых встречается красивый компромисс. Мужчина – в строгом европейском костюме, женщина – в кимоно. Пятидесятипроцентный компромисс виден и в ресторанах, даже тех, которые считаются традиционными. Второй этаж – для соблюдающих старинные нормы сидения за столом, а первый – на выбор. Низкие столы, подушки, но под столом – выемка, куда можно спустить ноги. Я посмотрел вокруг. Четыре пятых примерно молодых японцев сидели, как я.

Любовь японцев к фотографированию общеизвестна. Нет такого туристского объекта в Старом и Новом Свете, вокруг которого не толпились бы японцы с камерами в руках. Но, оказывается, они вовсю фотографируют и дома. Снимают друг друга на фоне железобетонных конструкций, глухих заборов, автоматов газированной воды. В самолете я видел, как мужичина приник к иллюминатору и сделал десяток снимков. Мой сосед испуганно оторвался от книги, встревоженный вспышками, и стал смотреть наружу: что снимают – птицу, летающую тарелку, знакомого? Но лучше всех были парковые служащие в Камакуре, которые, притом что встречаются ежедневно, все же снимали друг друга, прислонясь к серому фургону и почти прижимая объектив к лицу товарища.

Многократно осмеянная страсть к фотографированию чего и кого угодно, с любого расстояния, десяти километров или десяти сантиметров. Разумеется, это было заложено в японце до изобретения Дагера. Душевный импрессионизм, стремление к фиксации мгновения. Одна из основ японской эстетики – красота быстротечности. Отсюда страсть к кратковременному цветению сакуры. Представление о доблести: умереть молодым. Краткость трехстишия хокку. Стремительный полет камикадзе. Белый мазок кисти по листу. Фотография. Все это вещи одного порядка – попытки запечатлеть мгновение.

Апрель – главный месяц в Японии, цветение вишни-сакуры. Каждый японец знает, куда и когда он должен пойти, чтобы в самое подходящее время дня под самым лучшим ракурсом смотреть на вишню. Фотографируясь, разумеется, под ней. Вообще все народы любят цветение плодовых деревьев. Вспомним “белых яблонь дым”. Должно быть, подсознательно человеку нравится, что дерево цветет не зря, не только для поглощения, для варений и компотов.

Эстетизация быта у японцев доходит до предела, естественно, во дворцах. Даже в тех, где никто не живет. Там остаются жить невиданные нами диковины. Замок Нидзё в Киото. Из страха перед заговорами и покушениями сконструированы так называемые соловьиные полы, устройство, издающее громкий скрип, чтобы было слышно, если кто подкрадывается. Но скрип весьма мелодичный, почти пение. Даже такая неприятная штука продумана эстетически, ведь могли просто понаставить ведер.