Заступа

Рух стоял, рассматривая обрывки тонкой, набухшей от крови и гноя веревки, торчащие из оторванной руки и плеча мертвеца. Нет, ну что за день-то сегодня такой? Кто-то заботливо и умело пришил заложному руку, пока неугомонный Федя ее снова не оторвал. Причем рука прекрасно прижилась на прежнее место. Кроме руки, грубыми стежками были зашиты раны в животе мертвеца, и длинный, безобразного вида порез, тянущийся от паха, через правое бедро до колена. Мужика сначала основательно изодрали, и зная, что мертвец непременно поднимется, кропотливо заштопали, чтобы ни дай божечки не развалился на части. Мысль пришла кристально ясная: «Если удариться в бега прямо сейчас, то все еще может и обойтись.» Скинуть паскудное дело на губернатора, забиться поглубже в подземелье и переждать. Храбрость и тяга к самоубийству, никогда не были Руховыми сильными сторонами. Съездил, сука, поохотиться на живых мертвецов. К поганым сюрпризам Птичьего брода добавился очередной и видать не последний: кто-то, совсем умом тронутый, додумался сшить разорванные воздягой тела. Благодетель, ети его в дышло. Мертвячий лекарь. Рукоблуд-рукодельник. Тут не прочесывать надо — огнем выжигать.

Очередного заложного Бучила почуял прежде чем разглядел, уловив легкое изменение в воздухе. Мертвец был поблизости, но нападать не спешил. Знамое дело — Рух его чувствовал, а мертвяк Руха. Кумекал гнилыми мозгами, человечьего в нем осталось малясь, не понимал— почему упырь рядом с живым. Опасается, прячется, ждет. А скорее всего глазами заложного смотрел новый хозяин, хренопутало, которое вместо куколок детям, мертвяков нитками шьет.

— Федор, — нарушил молчание Рух.

— Ну, — рыжий, бесцельно подпрыгивающий на краю овражка, застыл.

— Рядышком будь, от меня ни на шаг, — Бучила взвесил тесак на руке. Заговоренная сталь вселила уверенность. — Пантелей, а ну проверь тот лесок.

Пантелей послушно заковылял в сторону чахлой березовой рощи. Деревья стояли голые, умирающие, ветки осыпались, береста отслоилась, почернела и собралась в завитки. Трава торчала жухлыми лохмами. Пантелей, прихрамывая, скрылся за деревьями. Рух кивнул Федору и быстрым шагом юркнул в рощу, взяв саженей пятьдесят в сторону. Под ногами захрустел тонкий валежник, в ямах догнивали упавшие деревины, покрытые плесенью и трутовиком, мягко пружинили прелые листья. От огромной, треснувшей надвое березы, отделилась черная тень. Ага, Пантелей поднял дичь. Приземистая, несуразная фигура тырснула через кусты.

— Федя, за мной! — Бучила азартно бросился наперерез. Кожа и плоть со спины заложного слезли, обнажая сломанные ребра и выпирающий, искривленный хребет. Звонко щелкали голые позвонки. Рух, успев заметить грубые стежки на шее и правом боку, ударил наотмашь. Мертвец обернулся, мелькнуло оскаленное, жуткое рыло без носа, с туманными, подернутыми маслянистой пенкой глазами. Где твой хозяин-то тварь? Ах, сука! Заложный вломился в низкорослый рябинник, Бучила зацепился о узловатое корневище, врезался в зловонную, тошнотворно мягкую спину и плашмя рухнул сквозь заросли с обрыва, прямо к реке. С размаху приложился башкой, едва не напоровшись на остро обломанный сук, но добычи не упустил. От удара помутилось в башке. Мерзко чавкнуло, будто лопнул огромный нарыв, пошла волна нестерпимого смрада. Под Бучилой ворочался, рычал и плевался гноем оживший мертвяк, царапая когтями грязный песок и пытаясь огрызнуться через плечо.

— Н-на, сука, — Рух вбил рукоять тесака в затылок с остатками сальных волос. Череп треснул, брызнув в лицо и на грудь черной бурдой. Заложный утонул рожей в песке.

— Шалишь, паскуда, — Рух вскочил и откочерыжил гнилую башку. Можно было воспоминания посмотреть, да интуиция подсказала — ничего нового в поганых мыслях заложного нет, да и время поджимало уже. Перед ним мерно плескалась вода. Еловый бор, на другом берегу, угрюмо шумел.

— Заступа! — по обрыву, в ручьях песка, съехал Федор. Лицо перекошено, рот кривой, гляделки чуть не выпали из глазниц. Переживал рыжий — приятно.