Заступа

— Темный, Федя, ты человек. Мертвецы многое помнят, из того, что православная церковь огнем и железом выжгла и правильно сделала. А лгать не умеют. Силу и знания можно великие взять!

Федор наморщил лоб, задумался и мечтательно причмокнул:

— Я б Акулину Сакулину вызвал. От баба была, кровь с молоком, сиськи по пуду, по селу шла — все кобеля стоечку делали. Дюже ласковая, говорила уж больно я по мужской части силен. Ни до нее, ни после, от живой бабы такого не слышал. В позапрошлом годе от гнилой горячки душу Богу и отдала. Вот бы поднять из могилки, да вызнать, правду говорили иль нет? Поможешь, Заступа?

— Легко, — обманул без зазрения совести Рух. — Эх, знать бы что колдунишка иметый искал. Земля тайны много хранит, и с поганых времен — языческих, и с еще более древних, чуть ли не с ледника. Помню возле Ладоги, рыбак нашел на берегу фигуру железную — вроде баба, а вместо ног щупальцы, титек штук шесть, рожа страшная. Самому в хозяйстве не пригодилась — снес на торжище. Попала фигура к барончику одному, он диковины собирал: змиев сушеных, камни с картинками, всякое барахло. Ну и дособирался. Седьмица минула, стали домашние на головные боли жалиться и какие-то голоса. Сначала кот убежал, коты скотинины умные, опосля собака на цепи удавилась. А ночью боярин умишком тронулся и всю семью топором переубивал. Народ на крики сбежался, а он в горнице, кровью бабу железную мажет и на непонятном наречии голосит. Упекли в монастырь, а хреновину железную — колдовскую, забрали люди из Всесвятого приказа, тайной службы новгородского патриарха.

— Думаешь нашел? — заинтересовался Федор.

— Точно нет, иначе бы колдуна с мразотой его, и след бы простыл, — Рух мгновение покумекал. — Историю вижу такой: приперся колдун с воздягою в поводу, для охраны и землю копать, чудище дурное, чего велел колдун, то и сделает. А возчики оказались не в лучшее время в отвратительном месте. Увидели лишнее, колдун воздягу и натравил, иконы не помогли. Иконы без самострела вообще ненужная вещь. Колдун мертвяков разорванных сшил, пусть бродят вокруг, отпугивают зевак. И все бы сложилось, если бы мы не пришли. Он меня сразу учуял, но чудище натравить не спешил. Связываться с упырем не хотел, пока мы не стали по могилам шарить и мертвякам головы сечь. Теперь убежит и схоронится, век не найти. Но чую вернется, когда воздяга окрепнет, дела не закончены.

— Авось подохнет, чудовище? — затаил дыхание Федор. — Больно знатно ты его рубанул. Башка на нитке висит.

— И не надейся. Очухается, начнет нас искать. Да не дергайся, — поморщился Рух. — Не скоро случится, должно и не в этом году. Воздягу простым железом не взять. Надо было голову сечь и тут же предать тело огню, пока новая не отросла. Кстати об огне. Хватит лясы точить. Мертвяков вместе сложить и дров натаскать. Я за горючкой слетаю. Быстро Федя, быстро.

Пантелея подхватили под руки и уволокли по откосу в тенек. Когда Рух вернулся, сгибаясь под тяжестью пузатых горшков, Федор уже стащил мертвяков в кучу, обложив грудой хвороста и сухих, чуть подгнивших лесин, сверху водрузив вывороченный сосновый пенек.

— Молодец, — похвалил Бучила и сбил сургучевое горлышко. — Лей, не жалей!

Густая, словно сметана, смесь из смолы, серы, селитры и толченого угля полилась на дрова. Вспыхнет — залюбуешься, личный Рухов рецепт, плод ночных бдений, ошибок и ожога на половину спины. Ну вот и готово. Бучила замялся, но Пантелей все понял и сам. Подполз, волоча перебитые ноги, кивнул на кострище и тихо спросил, глотая слова:

— М-мне залезать?

— Залезай, Пантелей, — Рух взгляд не отвел.

— М-мертвый я?

— Мертвый, Пантелей, — смежил веки Бучила. — Трое возчиков было, ты третий и есть.

— Ж-жене скажи.

— Скажу.

— А м-может это…, — Пантелей замер. — Ну как его?

— Нет, Пантелей, — вздохнул Рух. — Мертвому лучше с мертвыми, спокойней.

— Да п-подумалось, — заложный смотрел прямо в глаза. — Стало быть в пекло теперича я?

— Не знаю, — признался Бучила. — Ты не своей волей поднялся, худого не совершил, мне помог, Бог простит, милостлив он. — Рух кривенько ухмыльнулся. — Правда не со всеми и не всегда. Одно твердо могу обещать: Пантелея, раба божьего, отпевание закажу.

— Н-не согласится поп, — буркнул мертвяк.

— У меня согласится, — многозначительно смежил веки упырь.

— Благодарствую, — Пантелей кивнул и медленно вполз на костер.

— Тебе спасибо, Пантелей, — едва слышно вымолвил Рух и кивнул Федору.

Мужик засуетился, смахнул с уголка глаз скупую слезу, шмыгнул носом, зацокал кресалом. Выматерился и тихо сказал:

— Не могу я, хоть режь не могу.

Бросил огниво и шатаясь убрел к телеге и лошади. Рух не пытался остановить. Всякое в жизни бывает. Люди живых не жалеют, а Федор мертвеца пожалел. Бучила поднял кремень, шаркнул о железа кусок. Сноп искр упал на старое птичье гнездо, из дымка народился крохотный оранжевый язычок.

— Прощай Пантелей.

Огонек распробовал горючку на вкус, фыркнул, и стремительно вырос в жадное, гудящее пламя. Рух заставил себя досмотреть до конца.