Заступа

Рождественской ворожбой Руха было не удивить. С незапамятных времен гадание в ночь на Рождество считалось самым верным и сильным. На суженого, на судьбу, на удачу и на богатство. На валенках, воске, хлебе, иголках, свечах и свернувшемся молоке. А эти, значит, в баню пошли. Ну-ну. По поверью, если в святочную ночь девка сунет в банную дверь голый зад, то узнает, каким будет жених. Если погладит задницу голая рука, жених будет беден как церковная мышь, а если рука погладит мохнатая, то будет жених богачом. По сути, глупая глупость, но ведь смертным чем глупей, тем привлекательней и веселей.

– А если я отцу Ионе скажу? – пригрозил Рух. – Получите по жопам освященной розгой.

– Ну и скажи, – огрызнулась курносая.

– А я и не против. – Девка с ямочками на пухлых щеках мечтательно закатила глаза. – Отец Иона с виду хлюпонек, а смелый мужик, от такого не грех и кару принять. Он, между прочим, Лукерью от нечистого спас.

– Иона смелый? – хохотнул Рух. – И вы, видать, смелые? Чего убежали тогда?

– Думали, забавно выйдет, Нюрка первой сунулась, а ее и правда кто-то за заднее место схватил. – Курносая вытолкнула худенькую девчушку лет четырнадцати. – Мы и давай бежать во всю прыть. Надо бы Заступу позвать.

– Позовешь его, – фыркнула пухлощекая. – Он до девок дюже падок, в нору затащит и ау, будет пользовать, пока не помрешь.

– Может, почудилось? – спросил Рух, пропустив похабные байки мимо ушей.

– Нет-нет, дядечка, меня и правда кто-то из бани схватил, – побожилась худенькая, пряча глаза. – Да сильно так, поди синяк будет теперь.

– Что за баня? – заинтересовался Бучила.

– Старухи Ефросиньи, если отсюда идти, первая ближе к реке.

– Ясно. Ну бегите, хвейерверки скоро будут пускать. – Бучила освободил дорогу. – А если еще ночью соберетесь в баню, мыться там, например, то Заступу все ж позовите, надежнее с ним.

Девки, возбужденно гомоня, поспешили прочь.

– Нюра! – окликнул Рух.

– Ой.

– Рука-то хоть какая была?

– Мохнатая страсть! – озорно крикнула девка и скрылась в налетевшей с ветром пурге.

Рух хмыкнул, пригубил водки и от нечего делать решил пойти посмотреть. Обычно как бывает: засядет в бане парень, девок дождется и давай напропалую за жопы хватать. Шалость законом не наказуемая, а все одно надо с негодником беседу нравоучительную провесть.

Баня отыскалась сразу за поворотом узенькой тропки, сбегавшей от огородов к реке. Кособокая, осевшая, заметенная снегом по скат. Бабки Ефросиньи баня? Ну да, в такой и надо гадать. Жутко чернела открытая дверь. Тоже, что ли, жопу сунуть, ведь интересно, какой будет жених… Предбанник пах деревом и березовым веником, вода в ведрах схватилась тонким ледком. Рух осторожно отворил вторую дверь и шагнул в темную парную навстречу горькому воздуху и сырому теплу. Баню топили накануне, как и положено в Рождество, во мраке проявилась каменка, низкие скамейки и деревянный ушат.

– Есть кто? – спросил Рух.

Глаза не привыкли к кромешному мраку, и Бучила пропустил смазанное движение. Слева что-то мелькнуло, затопало по полу и попыталось протиснуться мимо в открытую дверь. Рух от неожиданности сделал шаг назад, запнулся и, падая, успел сцапать длинное, гибкое и шершавое. Странная херня напружинилась, раздался сдавленный писк, и Бучила получил крайне болезненный удар в середину груди. Выматерился, дернул на себя, как за веревку, и сграбастал в охапку тощее, маслянистое на ощупь волосатое тело. Жопощуп завыл с подвизгом, неистово лягаясь и норовя боднуть Руха затылком в лицо.

– Уймись, падла, а то убью, – вызверился Бучила, приложил супостата со всей дури об косяк, выволок обмякшее тело на улицу и присвистнул. Банный негодник оказался ростиком Руху по пояс, щупленький, с паучьими ручками, ножками с раздвоенными копытцами, выпирающим хребетиком старой собаки и наглой рожицей поросенка, сморщенной, лупоглазой, с подвижным, мокрым от соплей пятаком. На башке, покрытой реденькой шерстью, матово поблескивали в лунном свете небольшие рога. Фиговина, принятая Рухом за веревку, оказалась тонким хвостом со свалявшейся кисточкой на конце, растущим из тощей мохнатенькой жопы.

– Черт? – удивился Бучила.

Чертей за жизнь он навидался изрядно – мелких, вертлявых, лезущих куда не надо пройдох. Их ошибочно считали слугами Сатаны и уничтожали, преследовали без разбора и жалости, но чего-чего, а настоящего зла в чертях не было. Так, мелкая нечисть на побегушках у колдунов. Многочисленный народец, рассеянный по

миру и неприкаянный, шаловливый, проказливый, но не боле того. Ни вреда особого, ни пользы. Как от попов.

– П-пусти. – Нечистый дернулся, голосок был сипленький и прерывистый. – Больно делаешь.

– В этом я мастер, – похвастался Рух. – Заступа я тутошний, Рух Бучила.

Черт издал обреченный вопль и повис, болтая копытцами. Поднял круглые глаза и жалобно проскулил:

– Я… я ничего… ничего худого не замышлял…

– Потому и не размазан в засранный блин. Девок пошто напугал?

– Помочь им хотел, – покаялся черт.

– Помочь, – передразнил Рух. – Звать тебя как?

– Василием. – Черт шмыгнул пятаком.

– Ты это серьезно сейчас? – поперхнулся Бучила. – Ты, что ли, кот?