Засуха

Суд в этот день не кончился, а на другое утро стало плохо Николаю. Всю ночь он сотрясался от тяжёлого кашля, похожего на грохот горного обвала, к утру пошла кровь горлом. Евдокия Павловна побежала в амбулаторию, гонимая диким страхом, падая в предутренней темноте, обдирая колени и руки. В мыслях она тешила себя одной ободряющей идеей – добеги она сейчас до дома, где живёт их районный доктор, милый приятный старичок Григорий Францевич Шнейдер, обрусевший немец, ещё задолго до революции закончивший университет, – и Николай будет спасён, отгорожен от смерти непреодолимой стеной. Ругая себя за бессилие, за медленный бег, она лихорадочно семенила ногами, обливалась липким потом.

Почти в беспамятном состоянии Евдокия Павловна дробно стучала в окно дома старого доктора. Тот выскочил на порог быстро, на ходу запахивая халат, размахивал маленьким саквояжем. Ни одного слова не ждал доктор, видимо, прочитал на её лице всё – и смятение, и растерянность, и жуткий страх. Он торопливо семенил за ней, путался в полах длинного халата, чертыхался и тяжело дышал.

Но безжалостна смерть, незряча и зла. Эта единственная сквозная мысль возникла в голове у Евдокии Павловны, когда, возвратившись в квартиру, увидела она, как запрокинул по-птичьи голову Николай, выставил острый кадык, мучительное сипение прорывалось сквозь широко раскрытый рот, а потом и оно исчезло. Хлопотал около Николая старый доктор, торопливо делал инъекцию, но Евдокия приложила руку к холодеющему лбу Николая и поняла: мечтам и надеждам, всей её жизни пришёл конец. И она забилась в отчаянном, раздирающем душу, освобождающем плаче.

Евдокия Павловна три дня жила в каком-то противном липком тумане. Всё забрала у неё смерть Николая – думы, мечты, надежды. Разрушительный огонь ворвался в её квартиру, превратил всё в обуглившиеся головешки, и сама себе она казалась такой же почерневшей, обуглившейся, бесчувственным бревном, которое плывёт по течению. Внутренние спазмы давили её, выжимали слёзы, хоть каменным, застывшим казалось сердце. Даже о том, что Емельянова осудили всё-таки на двенадцать лет за преднамеренное убийство, она не могла узнать.

Приходили люди, друзья и просто знакомые, низко кланялись ей, что-то говорили, сочувствовали и вздыхали, но в тусклой сини дней и ночей она не могла разглядеть их лица, запомнить слова и жесты. Кажется, один раз мелькнуло лицо Ольги Силиной, но тогда Евдокия Павловна содрогалась от слёз и бесцветным взглядом не уловила – тот ли человек был в её доме, а может быть, похожая женщина разрывалась в протяжном плаче.

На третий день Евдокии Павловне помогли подняться со стула около гроба, соседка Федосья Сергеевна сказала «пора», и гроб с телом Николая качнулся, поплыл из дома. Дальше опять наступил провал памяти, она не помнила ни дороги до кладбища, ни прощания, только и осталось в сознании, как громыхнули комья земли о гроб, а потом опять всё слилось и потонуло в незрячем полумраке.

Только дома к ней вернулось сознание. И первый вопрос, который возник в голове: зачем жить? Два самых дорогих человека были у неё в жизни: сын, которого отняла война, и муж Николай, её опора и верный посох, которого тоже приняла земля. Две эти смерти лишили её силы, а без силы нет движения, стремления к чему-то, нет источника света, освещающего путь вперёд.

Сидели за столом в их доме, поминали Николая, а она всё смотрела на наполненный водкой стаканчик, установленный на комод и прикрытый куском хлеба. Она знала давнишнюю традицию похорон – наливать покойнику со всеми наравне, но сейчас это показалось каким-то кощунственным и бесконечно злым. Разве встанет Николай?

К вечеру, когда разошлись гости, Евдокия Павловна прилегла на койку. Кажется, забылась в тревожном сне. На секунду отступили тревоги, улеглась тишина, даже смолкли раздражающие звуки пролетающих мимо дома поездов.

Она поднялась уже в темноте, перед глазами поплыл густой мрак. Хотелось разогнать, руками раздвинуть эту темноту, и она двинулась к полке, на которой стояла лампа, но свет зажигать передумала, выбралась на улицу, глубоко вдохнула загустевший, набравший холодка воздух.

Прогрохотал мимо поезд, и дрогнуло лицо у Евдокии Павловны. Она пошла по путям, спотыкаясь и падая на скользких шпалах. Сзади надвигался поезд, ревел дико, но Евдокия Павловна шла и шла, пока всё для неё не исчезло навсегда…

* * *

Когда теряешь людей, знакомых лично, с кем делился куском хлеба или получал от них поддержку и помощь, нет восполнимости этим потерям, дырявится грудь как от пули, возникает неведомая страшная тяжесть, натягивает тугой струной нервы.

Ольга узнала о смерти мужа Сидоровой от Степана Кузьмича – тот тоже знал Николая лично – не раздумывая, приняла решение немедленно идти в Хворостинку. Она нашла Андрея в поле, предупредила, что обстоятельства зовут её в райцентр, и Андрей кивнул головой: надо так надо, какой разговор!