Затаив дыхание

— Наверняка, — ответил я, поеживаясь на холодном кафеле. — Мы с ней каждый день перезваниваемся.

Она кивнула. Потом аккуратно свернула полотенце, положила у моих ног и опустилась передо мной на колени.

— Это, — проронила она, разняв мои руки и кладя их себе на затылок. Я сцепил пальцы на ее мокрых волосах. — Я сделала ему это. Иначе он доносил про меня своему деду, а дед — большой начальник, в наш Верховный Совет, — что я пою эстонские песни. Тогда — добро пожаловать в Сибирь, Кайя.

— Я на тебя не донесу, — сказал я, гладя ее по мокрым волосам; горло перехватывало на каждом слове. — Хотя в Верховном Совете я тоже очень большой начальник. — Не отрывая от нее глаз, я расставил ноги пошире. Она тоже внимательно смотрела на меня снизу вверх. — Ужасно хочется, чтобы ты спела мне эстонские песни.

Не отрываясь от меня, она глухо, где-то в самой глубине горла завела мелодию, которая отдавалась в моем истекающем желанием пенисе. В полном экстазе я поклялся себе, что вплету эти песни в свое сочинение к открытию «Купола Тысячелетия».

Мы с Кайей сели на междугородний автобус и четыре часа ехали по Эстонии к западному берегу Балтийского моря, потом автобус, подпрыгивая, перевалил на паром, и меньше чем через час мы прибыли на остров Хааремаа. Невозможное нам часто лишь мнится таковым, а в действительности события происходят легко и гладко.

Брат Кайи уехал на учебу в Берлин. А у Кайи был законный отпуск: она проработала все лето, и теперь имела право съездить домой.

Пока мы ехали в автобусе, я еще много чего рассказал ей об опусе, над которым как раз работал, и о своем интересе к музыке Арво Пярта. Она кое-что знала про творчество соотечественника, но не очень много. К примеру, ей был известен альбом «Alma», и «Summa» тоже, а весной она ходила слушать «Kanon Pokajanen».

Мы вместе обошли все самые известные церкви Таллинна, побывали во дворце Кадриорг и на таллиннской телебашне. Мы держались за руки в трамвае и жарко обнимались в дворцовом парке, воображая, как проводила там лето за летом царица со своей элегантной свитой в цилиндрах, корсетах и пышных муслиновых платьях. Среди опадающих листьев прыгали рыжие белки, но мы, поглощенные друг другом, не замечали ничего.

Кайя поехала к себе в общежитие укладывать вещи. По ее словам, там чистенько и мило, но, поскольку жилье самое дешевое, из удобств — лишь самое необходимое. Общежитие находилось на окраине, в довольно мрачном районе, и ей не хотелось меня туда звать. Я позвонил домой. В это время дня Милли всегда на работе, что мне было хорошо известно, и я оставил сообщение на автоответчике. Сказал, что путешествую по сельской глуши, собираю музыкальный фольклор певучего эстонского народа и позвоню сразу по возвращении в Таллинн. Помнишь, Милл, Кардью однажды сказал, что народных песен якобы больше нет. Ну, а я пытаюсь их отыскать.

Все это я проговорил с поразительным хладнокровием. Меня ничуть не смутило, что я обошелся с Милли не как с женой, а как с досадной помехой.

Хааремаа — это остров древних, чуть ли не доисторических болот, лесов, прибрежных топей и обширных известняковых плато, известных под названием альвары[25], на которые упрямо карабкаются лишайники; порой перед вами вдруг открываются пустые белые пляжи и тянутся, куда хватает глаз. В северном небе летают журавли и морские птицы, зимующие на более теплом западном побережье. Кайя опять объяснила мне, что поскольку остров, словно часовой, стоит в Финском заливе ровно напротив Швеции, при советской власти он был превращен в строго охраняемую военную зону. Его режимное существование закончилось всего пять лет назад, в 1994 году, когда армейские части оттуда убрали. Во время Второй мировой войны на острове шли тяжелые бои, погибли десятки тысяч человек, целые деревни исчезли с лица земли под обстрелом пушек и огнеметов, под гусеницами танков.

Вообще-то, я и раньше почерпнул немало подобных сведений из путеводителя по странам Балтии, хотя про Хааремаа информация там очень скудная. Но я восхищенно кивал Кайе, будто зачарованный рассказом. На самом деле меня зачаровывало то, как она об этом говорила. Особенно движения ее губ.

В автобусе она сообщила много интересных подробностей, каких в путеводителях не найти. Оба дяди ее матери погибли, но по разные стороны фронта: один в армии вермахта, другой — в Красной армии. Они сражались чуть ли не друг с другом. Не мудрено, что их сестра, бабушка Кайи, пристрастилась к спиртному и слетела с катушек. После войны начались страшные чистки; островитяне либо тысячами бежали на лодках в Швецию, либо, по приказу Сталина, тысячами высылались в Сибирь. Гражданское население сократилось на треть.

Я молча качал головой; перед глазами вставали картины былого ужаса. Все это напоминало рассказы моей матери про бомбежки Лондона во время Битвы за Англию — те же грандиозные масштабы войны, где история выступала в роли бога с мощными волосатыми кулаками.