Затаив дыхание

— Люди считают, что произвести на свет потомство — легче легкого, все равно, что купить гамбургер или машину. А на самом деле, хотя уровень материнской и детской смертности сильно сократился…

— В богатых странах, — вставила Милли.

— Совершенно верно, — со знанием дела согласился доктор: очень многие пациенты приезжают к нему в клинику в длинных лимузинах. — Однако, и тут все отнюдь не просто.

— Есть нам смысл подавать в суд? — уже обычным деловитым голосом спросила Милли. Она держалась просто замечательно.

— В суд? — врач заметно встревожился, что само по себе было приятно.

— Да, на водителя автомобиля, помешавшего нам продолжать движение; мы чудом избежали аварии. Тот водитель и виновен в рождении мертвого плода.

— Столкновения, однако, не произошло, так?

— Так, но нас бросило на бордюр. Мы опаздывали, и муж немного торопился.

— Как бы то ни было, миссис Миддлтон, у вас нет прямых доказательств, что именно это происшествие явилось причиной смерти вашего ребенка. Наши внутренние органы — мозг или матку — ремнями безопасности зафиксировать невозможно; при толчке они продолжают движение вперед, а скорость транспортного средства значительно увеличивает их вес. Полагаю, ваш ребенок погиб вследствие травмы головы от удара о стенку живота, жестко закрепленного ремнем. Однако суд вряд ли сочтет все это убедительным доказательством вины второго водителя.

Зазвонил телефон, врач взял трубку. Милли и Джек пустыми глазами посмотрели друг на друга и уставились в окно. Небо уже почти прояснело. Из просторного кабинета был прекрасно виден стадион «Лордз»: веселые дюжие парни беспечно сражались в крикет. Время от времени доносились негромкие щелчки — удары битой по мячу. Муж немного торопился, сказала Милли; может быть, стоит возразить? Джек точно помнил, что скорость была не больше тридцати миль, но само происшествие из памяти почти стерлось — кроме жуткой картины: огромный капот, вдруг выросший прямо перед их бампером. Врач закончил разговор и стал вертеть в пальцах серебристую шариковую ручку. К доске объявлений был прикноплен листок, алыми печатными буквами предупреждавший о «Проблеме 2000»; катастрофа обернулась пшиком, и спустя полгода устрашающие фразы казались глупыми, но на общем безнадежном фоне почему-то немного обнадеживали. Джеку вспомнился концерт в «Куполе», его мегашанс и — провал.

— А вы, мистер Миддлтон, чем занимаетесь?

— Я композитор.

Врач оживился:

— Вот как? И что вы сочиняете? Надеюсь, не поп-музыку?

— Нет. Современную. С разнообразными скрипами и скрежетом.

— Очень интересно! Я большой поклонник Берио[51]. А вы как к нему относитесь?

У Джека возникло странное чувство, что эскулап обставил его по всем статьям: сначала поковырялся во внутренностях его жены, а теперь как бы между прочим сообщает, что он — знаток Берио.

Джек неторопливо кивнул и произнес:

— Весьма хорош.

— Других в Италии просто нет. Раньше я думал, что Лигети[52] тоже итальянец, но он, оказывается, румын.

Такой возможности поставить собеседника на место Джек упустить не мог.

— Венгр, — сказал он и, терпеливо вздохнув, добавил: — Формально, по месту рождения.

К его разочарованию, врач признал свою оплошность лишь едва заметным кивком головы.

— Не пойму, отчего иссяк музыкальный источник в нашей любимой Италии. Были же там и Верди, и Пуччини. Я сам играю на трубчатых колокольчиках.

Милли прикрыла лицо руками, хотя плакать не плакала.

— Не знаю, как жить дальше, — вполголоса сказала она, ни к кому не обращаясь. — Мне не на что надеяться.

Из клиники они вышли рука об руку, провожаемые взглядами смуглых мужчин в солнечных очках с зеркальными стеклами; в центре этой группы стояла женщина в чадре, скрывавшей ее лицо. За плечами у Джека висел рюкзачок с вещами Милли. На стадионе «Лордз» раздались аплодисменты. Мать с новорожденным в переносной люльке усаживалась в серебристо-черную «ауди» с откинутым верхом. Позади кабриолета урчал на нейтралке «ягуар»; из него, весело хохоча, не без труда вылезла беременная, на сносях, пассажирка.

— Пойду, посмотрю крикет, — неожиданно заявила Милли.

— Да? Не лучше ли поехать прямо домой?

— Хочется чего-то нормального.

— Не уверен, что крикет вполне нормален, — заметил Джек, — но, коли мы оба свободны…

— Разве? А что ты наметил бы на тот день, когда я вышла бы из роддома?

— Я же сказал, мы оба свободны.

Наблюдая за матчем, Джек размышлял о том, где именно он совершил ошибку. Его преследовало чувство, что над их жизнью теперь нависла зловещая тень. Некое проклятие. Так на рентгеновском снимке темнеет силуэт опухоли. В давние времена — или если бы они были американцами — они молили бы Бога об укреплении духа и о прощении. О прощении? За что? За чрезмерную беспечность, вот за что. Невеликий грех.

Вы приезжал, как сумасшедший человек. Но это же неправда.