Затаив дыхание

— Я влез в твою жизнь, — забормотал он. — Нарушил твои планы. Испортил все, что мог. Позволь мне хотя бы попросить прощения.

— Я тем не менее продолжала учиться, — будто удивляясь самой себе, сказала она. — Мои родители стали помогать мне с Яаном, года через два, понимаешь? Я изучала русский, французский и английский. В октябре начну работать над докторской диссертацией в университете Вестминстера.

— Ничего себе! — воскликнул Джек, чувствуя смутную тревогу.

— Да, по эстетике русского дореволюционного футуризма. Они, кстати, отвергли символизм ради фонетической формы — чистейшая лингвистика. Музыкаязыка, то самое, что поэты опасались использовать, потому что это, понимаешь… это как скрип при шлифовке…

— Режет ухо?

— Да-да, режет. Невероятно! Представь: чистокровная эстонка изучает русских футуристов! Вот она, интеграция. В ней есть великодушие, готовность прощать. Она только чуточку запоздала. Я была год замужем. За парнем по фамилии Крон, он финский эстонец. Строил супермаркет на Хааремаа. Но я его бросила. Он влез в очень грязное дело. Я этого не знала. Не наркотики, не девочки и тому подобная гадость, а финансы. Может, отмывал деньги? Его отправили назад в Финляндию.

Она снова глубоко затянулась и несколько мгновений не выпускала дым. Ее рассказ произвел на Джека большое впечатление. Ей удалось повидать куда больше, чем ему. Трудно даже представить себе, чего и сколько она навидалась. А мистер Крон? Плечистый мордатый финн с вульгарно ярким галстуком?..

— Почему ты оставила его фамилию?

— Несколько месяцев я все же была счастлива.

— Молодец, что сумела заняться наукой.

А с мистером Миддлтоном она была счастлива всего несколько дней. Десять, наверно, не больше. В ушах зазвенел тоненький голосок: Я плачу слишком дорогую цену. Что я такого сделал? Всего-навсего с ней переспал.Мысленно отмахнувшись, Джек поставил локти на колени и подался вперед. Лавка опять качнулась. Черт, попробуй тут сосредоточиться, с досадой подумал он.

— В жизни обязательно бывает что-то хорошее, — промолвила она.

— Я действительно ездил на пресловутую Северную Окружную, пытался найти твою квартиру в Баундз-Грин.

— У нас там комнатка при кухне, — сказала Кайя, глядя на свои сандалии. Ногти у нее на ногах веселенького зеленого цвета — для смеха, что ли. — Но дом трясется, только если мимо едут тяжелые грузовики. Унитаз вечно забит дерьмом. Правда, на Хааремаа канализация была не лучше. Когда я на работе, а у Яана нет уроков, за ним присматривает одна латышка.

— Ты ей платишь?

— Нет, учу ее английскому. Взаимовыгодный обмен. Она официантка.

— В той же гостинице?

— Я работаю от агентства по найму. В двух или трех гостиницах, вернее, крупных отелях. Платят очень мало. В год выходит меньше восьми тысяч.

— Уборщицей?

Кайя засмеялась:

— Бери выше, это называется горничная. Дерьмо, а не работа. Я вкалывала три недели. Потом мне предложили место администратора. Я хорошо выгляжу, владею английским, русским и французским. «Les jardins, comme des femmes, semblent faire leur toilette pour les f^etes de l’'et'e» [120].

— Неплохо. Бодлер?

— Флобер. «Госпожа Бовари». Однажды пришлось переводить весь этот абзац на эстонский. Прелестная строчка. Очень музыкальная, правда? Флобера я в диссертации тоже затрону.

Джек кивнул и задумчиво потер подбородок. Куда девать руки?

— Из «Госпожи Бовари» я отчетливо помню, как лист папоротника зацепился за ее шпору, — сказал он.

— Ммм?

Джек сел на собственные ладони, скамья качнулась.

— Тот, гм, тот эпизод в лесу, перед страстной сценой; они едут верхом, друг подле друга, она и ее любовник. Он нагибается к ней, чтобы вытащить из стремени листья папоротника, помнишь? Я когда-то мечтал написать оперу «Мадам Бовари». В семнадцать-то лет. Очень амбициозный был юнец. Что я тогда понимал!

— Словом, я администратор, — сказала Кайя, и Джек понял, что подавил ее болтовней про папоротник, про свои юношеские честолюбивые мечты и раннюю одаренность.

— Хорошо, что не уборщица.

— Да, только уже с души воротит от мужчин, которые с места в карьер норовят заманить меня в постель.

Джек понимающе кивнул; уши у него опять вспыхнули.

— А тебе известно, — продолжала она, — что уборщица обязана пальцем замерять, сколько бумажных салфеток осталось в коробке?

— Замерять салфетки?! — фыркнул он.

— Ну, а почему нет? Если слишком мало, остаток просто выбрасывают и кладут новую стопку. А вот если постоялец остается вообще без салфеток — тогда точно беда. И для постояльца, и для уборщицы.

— Неужели правда?

— Да, хуже, чем грязь в туалете. Сразу вышвырнут с работы. Как-то в коридоре отеля я заглянула в наши пакеты с мусором; знаешь, что я увидела? Чуть ли не все коробки были наполовину полными. Столько добра — на ветер! Я все думала, как эту задачку решить. Догадайся как.

Непонятно, шутит она или говорит серьезно. Может, это какая-то замысловатая метафора? Не важно; он не в силах оторвать глаза от ее движущихся губ.

— Извини, сдаюсь.

— И ты считаешь себя гением?

— Увы, нет.