Затаившийся

Не понимаю, на что она намекает. Все и так на своих местах. Софи мертва. Моя жизнь и жизнь Обри никогда не будут прежними. Трудно представить что-то более определенное.

Боже, зря я согласился оставить Обри у них на ночь.

– Катрина нам поможет, – говорю я. – С Обри все будет хорошо. Она будет со мной.

Фрэнк, на удивление, молчит.

– Да, но я весь день сижу дома, – продолжает Хелен. – Не стоит оставлять Обри с посторонним человеком.

Наверняка Фрэнк выставил Хелен перед собой как живой щит, а той не хватило смелости или сил воспротивиться.

– Катрина вовсе не посторонняя. Она была с нами с тех пор, как мы привезли Обри из роддома. Ты не возражала, пока Софи была жива. Что изменилось?

Ответ мне известен, но я все равно рад, что задал вопрос.

– Не говори с моей женой в таком тоне! – наконец-то взрывается Фрэнк.

– Прости, – говорит Хелен, съеживаясь. Она смущена. Это чувство ей хорошо знакомо.

– Не извиняйся, – говорит Фрэнк, пока Хелен моргает. Кажется, она вот-вот заплачет. Думаю, ее слезами можно было бы заполнить ванну или небольшой бассейн. Затем Фрэнк поворачивается ко мне.

– Послушай, Адам, мы никогда не ладили.

Да что ты говоришь, думаю я.

– И ты знаешь почему, не так ли?

Не могу придумать других причин, помимо его несносного характера. Ни один мужчина в его глазах не был достоин его единственной дочери.

Он не ожидает ответа, и я отпиваю виски из стакана. Лед бьется о мои зубы, и я слегка морщусь.

– Фрэнк, пожалуйста, – говорит Хелен еще более робко, чем обычно.

Он отмахивается от нее, как от назойливой мухи.

– Обри нужна полноценная семья, – говорит он. – Она через многое прошла.

Мне хочется рассмеяться. Я так и делаю.

– Полноценная семья? Да ты издеваешься. Софи говорила, что ее мама страдает от стокгольмского синдрома, что она утратила чувство собственного Я, потому что ты целиком подчинил ее себе.

Я перевожу взгляд на Хелен. Мне отчасти ее жаль. Но смотреть все эти годы, как она беспомощно ерзает в железной хватке Фрэнка, было омерзительно. Софи хотела освободить свою маму. Она любила ее. А мне сейчас просто хочется разбудить ее разрядом электричества.

– Она называла тебя «моя степфордская мама», – говорю я. – Просто к твоему сведению.

Хелен на мгновение прижимает пальцы к губам, слегка дрожит, а потом направляется к комнате Обри, ступая по этому проклятому дубовому полу.

– Ах ты, засранец, – говорит Фрэнк вполголоса, словно заботясь о том, чтобы его не услышали. – Я не позволю тебе оскорблять мою жену.

Он краснеет – верный предвестник злости. Зачем было это говорить? Мы все на грани. Мы пережили самую тяжелую потерю, какую только могли вообразить. Хелен едва держится. Судя по тому, что я видел, она так живет всю свою жизнь.

Я сажусь в деревянное кресло – настоящий винтаж, а не копия – по настоянию Софи. Мне не хочется заводить долгий разговор с моим тестем. Если в смерти Софи есть хоть что-то не очень плохое, то лишь то, что мне больше не придется иметь дело с этим мудаком. Если он хочет видеться с Обри, пусть следит за манерами. Мне это надоело. Он мне надоел.

– Налей себе выпивки и садись, – говорю я. – Она тебе понадобится.

Он озадаченно смотрит на меня. Примеривается. Думает, что сможет выиграть. Но это не так.

– Давай, Фрэнк, – повторяю я, когда он переводит взгляд на бутылку.

Он что-то чувствует. Я это знаю. Мне это нравится. Он откручивает красную пробку и наливает себе виски. Выпивает залпом.

– Ты любишь Обри, – говорю я.

– Она мне родня, – отвечает он.

– Точно. Единственное, что осталось от твоей дочери.

Он смотрит на меня в упор. Его глаза выкатываются из орбит.

– На что ты намекаешь?

– Ты хочешь видеться с ней и дальше, так?

– У меня есть на это право, – говорит Фрэнк, ставя стакан на столик. – Бабушки и дедушки имеют право видеть внуков.

Мне нравится такое развитие беседы. Это весело.

– Не всегда, – говорю я.

– На что ты намекаешь, Адам? Говори прямо. Я не мальчик на побегушках с твоего завода.

– Я работаю не на заводе, Фрэнк.

Он и бровью не ведет:

– Говори прямо.

Я смотрю на отца моей покойной жены и от души надеюсь, что он чувствует, как мой взгляд впивается в его холодные, жестокие глаза. Глаза, которые всегда смотрели на меня исключительно с разочарованием и недоверием. Даже с ненавистью.

– Если хочешь и дальше видеться с Обри, – говорю я, произнося слова медленно, одно за другим, – тебе придется вести себя как приличный человек. Со мной. И с Хелен. Понятно?

Его губы сжимаются, а ноздри раздуваются. Может, его хватит сердечный приступ? Это было бы прекрасным завершением ужасного дня.

– Ты мне угрожаешь? – говорит он наконец. – Серьезно? Вот что ты делаешь, Адам? Это ты зря.

Я делаю глоток виски, и лед бьется о мои зубы.