Затейники

II. ИСТОРИЯ С КОРМУШКОЙ

Курносый Митькин нос с веснушками, выстроившимися словно для боя на самом его кончике, был устремлен в тоненькую книжку, лежавшую на коленях. На лбу крупными каплями проступал пот.

— „Кор-кор-кор-му-му-му-шки, — читал Митька, водя пальцем по строкам. — Вы-вы-со-та для мел-мелких“… Ах, ты, язви их, как складно все расписано.

Солнце сквозь крохотное окошко запускало в сарай неширокую полосу света, в которой кувыркались заметные глазу пылинки.

Митька, устроившись на небольшой горке сена и положив книгу себе на колени, читал медленно, разбирая каждую строчку и удивляясь тому, что там написано.

Шум шагов, раздавшийся за дверью сарая, заставил его вскочить. Он захлопнул книжку и, оглянувшись, быстро запихал ее в сено. Потом вскарабкался наверх, разлегся, разбросал ноги и закрыл глаза.

„Авось спящего не тронет“, — подумал он.

Мать подошла к другой копне сена, взяла лежавшие рядом вилы и сняла несколько пучков. Забрав все это в подол, она прошла мимо сына, проворчав:

— Спишь, нехристь! Вот ужо проснешься…

Митька, почуяв угрозу в ее словах, твердо решил, что раньше вечера он из сарая не выйдет.

Он и вправду начал было засыпать, как вдруг чьи-то шаги снова заставили его открыть глаза.

В сарай вошел Петька.

Митька сел, протирая отяжелевшие веки.

— Ты как сюда? А мамка?

— Мамка твоя тарабанит у колодца.

— Э! Так она до вечера там простоит.

— Ну, что, прочитал?

— Прочитал, да мало толку. Всего не упомнишь.

— А насчет чего прочитал?

— Насчет коров. Кормушки как делать им.

— Ну? Давай, я прочитаю.

Митька вынул книжку из сена.

— Где это? Еще не найду.

— А ты смотри, где корова нарисована, там и написано про все.

— Вон она.

— Ого, какая толстая да бокастая. У нас таких не водится.

— Заведутся!

Петька покрутил головой и, усевшись рядом с Митькой, разложил книгу у себя на коленях.

— Та-ак, — сказал он, пошептав что-то про себя. — Складно написано.

— Да ты что про себя бубнишь, — взъерошился Митька: — ты наслух читай. Не для тебя одного книга.

— Дак ты читал.

— Ну и что? А теперь послухать хочу. Рази с одного разу упомнишь.

Петька ткнул палец в строку и приготовился было читать, как вдруг Митька дернул его за волосы.

— Стой! Погодь! Никак мамка прется. И впрямь она. Ползи наверх.

Он бросился к деревянной загородке, за которой стоял высокий стог сена, и, перешагнув через нее, ухватился руками за колючие охлопья.

Оба, как кошки, вскарабкались наверх и зарылись в глубину.

— Митька, чорт. Будет дрыхать-то! Протирай зенки… э… э… Да где ж это он? Митька! Спрятался, дуропляс. Знаю я, где ты. Слазь говорю, а то худо будет.

Она подошла к стогу и уперлась обеими руками в него, как будто от ее усилий сено должно было развалится.

— Ну-у! Слазь, а то…

Она не успела договорить, потому что какие-то два клубка стремглав скатились вниз справа и слева от нее. Руки ее, протянутые для того, чтобы ухватить две всклокоченные головы, зарылись по локоть в колючее сено. А лицо последовало за руками.

Пока она ругалась, освобождаясь от нависшего сена, мальчики выбежали из сарая. Митька, зная, что ему все равно порки не избежать, плотно прикрыл широкие двери и задвинул железную щеколду.

Из сарая послышалась яростная брань, потом кулаки матери забарабанили по доскам.

— Отопри, гад!

— Скажи, что бить не будешь.

— Дух из тебя вышибу!

— Не отопру!

— Отопри, худо будет!

— Побожись, что не прибьешь.

В сарае стало тихо. Потом снова град ударов обрушился на гудящие доски.

— Отопри, ну!..

— Побожись.

— Ах, ты, стервец!.. ну… не прибью.

— Ей-богу?

— Ей-богу.

Митька подмигнул Петьке и отбежал к калитке. Петька отодвинул скобу.

Должно быть, Пелагея божилась на ветер, потому что вылетела она вооруженная вилами и помчалась на Митьку.

Митька, не дожидаясь, шмыгнул на улицу. Пока она ругалась у калитки, Петька где-то сбоку перемахнул через плетень и присоединился к другу.

*

В середине ночи, забравшись в сарай, где лежали инструменты Петькиного отца, мальчики засветили раздобытый с большими трудами огарок свечки.

Петька забрался в угол, где были свалены доски и бревна, долго копался там и, найдя наконец небольшую, но толстую доску, притащил ее на середину.

Митька взял пилу, заблестевшую разноцветными огоньками, и, приспособившись, хотел было начать пилить.

— Постой-ка! — закричал Петька.

— Ну, чего кричишь? Побудишь всех.

— Вымерять-то надо? Книга с тобой?

— А как же.

Митька запустил руку за рубашку и вы тащил оттуда книжку.

— Поглядим еще раз.

— Опять корову ищи.

— Вот, нашел. „Кор-кор-кор-му-шка для мел-мел-ких“. А что это — мелких?

— Маленьких, должно.

— А у нас маленькая?

— Как коза.

— Ну, значит, для ей. „Вы-вы-со-та пол-ар-ши-на“. Мерь поларшина.

Петька вынул из полочки желтый складной аршин.

— Ну, вот, докуда будет. Тут и пили.

Митька поддернул рукава.

— Эх, мы, да ну…

Пила запела тоненькую жалобную песню.

Единственное окошечко казалось черным, провалившимся пятном, и только пыль да паутина кое-где лежали тоненьким сероватым слоем.

Огарок потрескивал и шипел. Крупные капли стеарина катились по свечному стволу и застывали круглыми лепешками.

Петька придерживал доску, а Митька с ожесточением пилил.