ЗАТЕМ

— Работать — это прекрасно, только не ради пропитания. Труд в высоком смысле этого слова не имеет ничего общего с трудом ради куска хлеба.

Хираока с горечью во взгляде пристально посмотрел на Дайскэ.

— Почему же это? — спросил он.

— Почему? Да потому, что труд во имя существования и труд во имя труда — вещи разные.

— Говори проще. Твои умозаключения мне недоступны. Они слишком похожи на логические построения.

— Я хочу сказать, что честно работать ради пропитания просто невозможно.

— По-моему, как раз наоборот. Забота о куске хлеба прибавляет рвение.

— Рвение — возможно, но не честность. Когда ты говоришь о «работе ради пропитания», что ты считаешь целью: пропитание или работу?

— Конечно, пропитание.

— Вот и суди. Если пропитание — цель, значит, работа — средство. И, работая, человек, естественно, будет думать о том, как бы прокормиться с наименьшей затратой сил. В этом случае совершенно безразлично, что делать и как. Только бы заработать на хлеб. Верно? Содержание труда, его направленность, сама последовательность процессов регламентируются не тобой, а кем-то другим. И такой труд иначе как нравственным падением не назовёшь.

— Всё это теории… Право… Что же дальше?

— Попробую привести один весьма тонкий пример. Ода Нобунага[17] нанял как-то знаменитого повара, но был разочарован поданными блюдами и долго его распекал. Тогда повар вместо изысканных блюд стал кормить хозяина второразрядными и даже третьеразрядными и с тех пор неизменно получал похвалы. Работая ради пропитания, повар принёс в жертву кулинарное искусство, верно? Потерял профессиональное достоинство. Что же это, если не нравственное падение?

— Но у него не было выхода. Его бы прогнали!

— В этом-то и дело. Работать серьёзно можно лишь из интереса, когда не нуждаешься ни в пище, ни в одежде.

— В таком случае труд в высоком смысле этого слова только для избранных, таких, как ты. Тем более ты должен работать не покладая рук. Верно, Митиё?

— Конечно!

— Кажется, мы пришли к тому, с чего начали. Недаром говорят, что спорить вредно, — сказал Дайскэ, почесав в затылке. На этом спор их кончился.

7

Дайскэ залез в ванну.

— Приятная вода, сэнсэй, или ещё немного подогреть? — просунул голову в дверь Кадоно. В подобных случаях он часто проявлял заботу.

— Хорошая, — ответил Дайскэ.

— Хорошая? — откликнулся Кадоно, возвращаясь в столовую. Дайскэ усмехнулся, ему очень нравилась манера Кадоно отвечать. Дайскэ вообще на многое реагировал по-особому, не так, как другие, что порой причиняло ему неудобства. Однажды на похоронах он едва не расхохотался, увидев приятеля в траурном кимоно, который шёл за гробом отца, опираясь на палку из зелёного бамбука[18]. В другой раз он буквально измучился, сдерживая смех, когда взглянул на собственного отца в самый разгар нравоучений. Дайскэ никак не мог отделаться от ощущения, что банщик в бане, который немилосердно тёр ему спину, египтянин. Пока у Дайскэ не было ванны, он ходил в общественную баню неподалёку, и этот банщик, истый японец, каждый раз выскакивал ему навстречу со словами: «Давайте я вас помою».

Как-то Дайскэ прочёл о том, что Вебер[19] произвольно изменял ритм биения собственного сердца, то ускоряя его, то замедляя. Дайскэ, у которого и без того была привычка постоянно проверять работу сердца, захотелось последовать его примеру. Он с трепетом дважды, а то и трижды на день производил эксперимент, но когда ему показалось, что он уже близок к цели, вдруг испугался и перестал экспериментировать.

Спокойно плескавшийся в воде Дайскэ случайно поднёс руку к левой стороне груди, но, едва услышав живительное «тук-тук», вспомнил Вебера и вылез из ванны. Усевшись на деревянной решётке, он стал рассеянно смотреть на свои ноги, и тут началось нечто невероятное. Дайскэ вдруг показалось, будто ноги не являются частью его самого, будто они нечто совсем постороннее, к тому же грубое и бесстыдное. До сих пор он не замечал, что они так уродливы, даже смотреть противно. Местами волосатые, с синими венами — странные какие-то существа.

Дайскэ снова залез в ванну, и тут ему пришло в голову, что, может быть, Хираока прав, что у него в самом деле слишком много свободного времени для всякого рода размышлений. Поглядевшись в зеркало после ванны, он опять вспомнил Хираоку и стал бриться. Отражаясь в зеркале, лезвие холодно поблёскивало, и от этого у Дайскэ по коже забегали мурашки. Ещё немного, и ему начнёт казаться, что он смотрит вниз с очень высокой башни. Дайскэ кое-как покончил с бритьём и, направляясь в столовую, вдруг услышал, как Кадоно сказал служанке:

— А у сэнсэя неплохо получается!

— Ты о чём? — Дайскэ остановился и посмотрел на Кадоно.

— О, вы уже из ванны. Так быстро! — не отвечая, воскликнул Кадоно. Дайскэ не стал повторять вопрос, прошёл в кабинет и сел в кресло отдыхать.