Затерянная улица

— Не обращай на меня внимания. Семь лет как замужем за фермером — пора уж мне привыкнуть оставаться одной.

Просвет на оконном стекле постепенно увеличивался — овал, потом круг, потом снова овал. Поднявшееся солнце развеяло морозную дымку, но его лучи так резко и жестко сверкали на снегу, что казалось, они несли не тепло, а холод. Жеребчик-двухлетка, убежавший от Джона, когда тот водил лошадей на водопой, вернулся и стоял у двери конюшни весь покрытый инеем, опустив голову, поджав живот и выдыхая струи пара. Ей стало холодно от одного его вида, но она не повернулась. Залитые ясным холодным светом белые просторы казались лишенными всякой жизни. Даже видневшиеся вдалеке фермы лишь усиливали это чувство одиночества. Разбросанные в этой бескрайней и дикой пустыне, они вовсе не говорили ей о человеческом мужестве и выносливости. Наоборот, они казались жалкими, затерянными, подавленными неумолимой жестокостью снежной равнины и ясного бледного неба, на котором светило холодное солнце.

И когда она наконец отвернулась от окна, ее лицо сковывала унылая неподвижность, словно и она склонилась перед властью снега и мороза. Джон поглядел на нее с тревогой.

— Если ты вправду боишься, то я сегодня не пойду, — уступчиво сказал он. — Просто последнее время стояли такие морозы. Я хотел посмотреть, все ли у него там в порядке, — похоже, что и в самом деле буран надвигается.

— Да-да, я знаю. Я не боюсь, это я так. — Она подкладывала дрова в огонь, и ему не было видно ее лица. — Не обращай на меня внимания. Собирайся быстрее, десять миль туда и обратно — это не шутка.

— Ты же знаешь, что я обязательно вернусь, — опять заговорил он, пытаясь ее подбодрить. — Как бы там ни мело. Перед тем как мы поженились, я приходил два раза в неделю и ни разу не пропустил — а ведь в ту зиму тоже были свирепые метели.

Человек бесхитростный и лишенный всякого тщеславия, Джон был доволен своей участью, любил труд фермера и наивно гордился женой. Вначале ему казалось чудом, что она смогла полюбить такого тугодума, как он; когда же он уверился в ее любви, то проникся благодарной успокоенностью, ни на секунду не подозревая, что ее чувство может оказаться менее постоянным, чем его. Даже сейчас недовольство и тревога в ее голосе доставляли ему тайную радость — они семь лет как женаты, а она все еще огорчается, что его день не будет дома. Она же, растроганная его доверием и желанием пойти ей навстречу, постаралась подавить свое недовольство:

— Я знаю. Просто иногда, когда ты уезжаешь, мне делается одиноко… Дорога неблизкая, да еще по такому морозу. Я тебе повяжу на голову шарф, хорошо?

Он кивнул.

— А по пути я зайду к Стивену. Может, он придет вечером поиграть в карты. У нас уже две недели никого не было.

Она метнула на него быстрый взгляд, потом стала убирать со стола.

— Это лишние две мили, а ты и без того устанешь и замерзнешь. Я, пожалуй, без тебя покрашу двери и окна в кухне. В белый цвет — помнишь, мы осенью купили краску? Так будет гораздо светлее. За делом и не замечу, как день пройдет.

— А я все-таки зайду, — настаивал он. — Если и впрямь разыграется буран, ты будешь знать, что он придет, и тебе будет спокойнее. А потом надо же тебе иногда с кем-нибудь словом перемолвиться, кроме меня.

С секунду она неподвижно стояла возле печи, затем повернулась к нему и неуверенно сказала:

— Может, ты тогда побреешься перед уходом?

Он вопросительно посмотрел на нее, и она пояснила, не глядя ему в глаза:

— Вдруг он придет раньше тебя — тогда ты не успеешь.

— Подумаешь, какое дело — Стивен меня тысячу раз видел небритым…

— Да, но он-то будет побрит — и мне хочется, чтобы ты был не хуже других.

Он стоял в нерешительности, поглаживая обросший щетиной подбородок.

— Может, оно и следовало бы побриться, да после этого кожа делается чересчур нежной. А мне надо идти на ветер.

Она больше не настаивала и помогла ему собраться. Принесла из спальни толстые носки и шерстяной свитер, замотала ему лицо и лоб шарфом.

— Я скажу Стивену, чтобы он пришел пораньше, — сказал он, остановившись в дверях. — К ужину. У отца небось набралось для меня порядком дел, так что если я к шести не вернусь, ужинайте без меня.

Энн долго смотрела ему вслед из окна спальни. Когда она наконец встряхнулась, дрова в печке едва тлели и по дому уже расползался холод. Она открыла поддувало. Пламя опять заплясало, но, прибирая со стола, она чувствовала, что ее что-то давит, связывает все ее движения. Это была тишина — морозное безмолвие унылых полей и застывшего неба. Энн казалось, что оно притаилось за дверью и неумолимо ее подстерегает, зная, что Джон далеко и не может прийти к ней на помощь. Энн прислушивалась к тишине, замирая от страха. Тикали часы, в печке потрескивали поленья. А за этими звуками кралась тишина.

— Я просто дура, — прошептала Энн и с вызовом загремела посудой, а затем принялась подкладывать в печь дрова. — Сижу в тепле и безопасности и что-то воображаю. Я просто дура. Хорошо, что он ушел, — можно будет спокойно помалярничать. День пройдет незаметно, и киснуть будет некогда.