Затерянная улица

Она опять взялась за кисть. На какое-то время ей стало легче — она с тревогой думала о Джоне, которому придется в буран брести по холмам. Но вскоре ее опять охватила досада.

— Я знала, что будет буран, — я же ему сказала! Но мои слова для него ничего не значат. Упрямый, дубина, делает как хочет, и все тут. А что будет со мной, ему наплевать. В такую вьюгу он ни за что не доберется до дому. Даже и пробовать не станет. Будет себе развлекать своего папашу, а я изволь кормить за него лошадей, лезть через сугробы, мерзнуть…

Она сама не верила во все это. Просто ей хотелось убедить себя, что с ней поступают несправедливо, оправдать свои мятежные мысли, доказать себе, что это Джон сделал ее несчастной. Она была еще молода, ей хотелось веселья, развлечений, а безупречность Джона служила ей укором, заставляла ее стыдиться собственной слабости и мелочности. Она сердито продолжала:

— Если бы он иногда ко мне прислушивался и не был таким упрямым, мы бы не жили до сих пор в таком доме. Прожить семь лет в двух комнатах и за семь лет не купить даже нового стула! И чего я трачу время? Как будто слой краски что-нибудь изменит!

Она вытерла кисть, подбросила в печь дров и опять подошла к окну.

Ей предстала белая пустота, и на секунду она подумала, что, видимо, стекло опять замерзло. Потом в снежном вихре замаячила какая-то тень; вглядевшись, она узнала крышу конюшни. Она едва поверила глазам. Зрелище разъяренной стихии изгнало с ее лица следы мелочных мыслей. Ее глаза округлились от страха, губы побелели.

— Если бы он сейчас же отправился обратно… — шептала она. — Так нет же… он знает, что мне ничто не угрожает… что скоро придет Стивен. Он не смеет идти через холмы!

Она подошла к печке и протянула к ней озябшие руки. Ей казалось, что все вокруг качается и вздрагивает, словно сам воздух вибрирует, отражая содрогания стен. Она стояла неподвижно, прислушиваясь. Ветер то колотился о стены короткими резкими ударами, то обрушивался на них в беззвучном напряженном усилии, а затем отступал с воплем негодования и угрозы, чтобы собраться с силами и снова броситься на приступ. При каждом его порыве желоба на крыше скрежетали. Она пошла было снова к окну, но спохватившись, что и без того ее мысли приняли слишком мрачное направление, заварила свежий кофе и заставила себя выпить несколько глотков.

— Он не осмелится пойти назад в такую бурю, — опять зашептала она про себя. — Да и старика одного не оставит. А я здесь в полной безопасности, мне совершенно нечего волноваться. Уже второй час. Надо браться за печенье, а там, глядишь, пора будет готовить Стивену ужин.

Однако вскоре она усомнилась, придет ли Стивен. В такой буран пройти даже милю — нешуточное дело. Тем более Стивену, который хоть и милый человек, но не настолько, чтобы лезть на рожон из-за соседских лошадей и коров. Кроме того, ему и о своих лошадях надо позаботиться. Он, скорей всего, решит, что, как только поднялся буран, Джон повернул домой. Другой бы так и сделал — в первую очередь подумал бы о жене.

Однако мысль, что ей придется провести ночь в одиночестве, не слишком ее напугала. Это был первый случай в ее жизни, когда ей приходилось полагаться лишь на свои собственные силы, и, осознав положение, она даже увидела в нем своего рода приключение, испытание, налагающее на нее ответственность. У нее сразу прибавилось решимости. До наступления темноты надо будет добраться до конюшни и покормить лошадей и коров. Она оденется потеплее, возьмет моток бечевки и привяжет ее к двери — тогда, как бы ни швырял ее буран, она по крайней мере сможет найти дорогу назад. Она слыхала, что иногда приходится так делать. Идея ей понравилась — так жизнь делалась гораздо интереснее. Пока она еще не почувствовала силу бурана, а только смотрела на него в окно.

Почти час ушел на то, чтобы выбрать подходящие носки и свитер, найти бечевку нужной длины. Она примерила вещи Джона, снимая одно и надевая другое, расхаживая по комнате и размахивая руками, чтобы проверить, удобно ли ей будет набрасывать сено и перебираться через сугробы; затем она все сняла и занялась приготовлением печенья с изюмом, которое любил Джон.

Сумерки наступили рано. На какое-то мгновение Энн в нерешительности остановилась на пороге. Неуклонно надвигающаяся темнота почему-то наполнила ее щемящим чувством одиночества и заброшенности. Казалось, вместе со светом уходил ее единственный союзник, покидая ее на волю враждебных, разъяренных пространств. Глядя на крутящийся снежный вихрь, она твердила себе:

— Надо идти. Они не выдержат ночь, если я их не накормлю. Уже почти совсем темно, а мне еще работы на добрый час.