Затерянные в джунглях

Это было произнесено до того уверенным будничным тоном, что Дима Быков сразу поверил абхазцу. Он попытался объясниться с неожиданно появившимся соперником, но тот ударил его костистым кулаком в нос, и на этом прения закончились. С того дня Быков старался никуда не ходить без родителей, предпочитая отсиживаться в маленьком тесном дворике с замшелыми стенами. Как назло, его стали посылать то за хлебом, то за спичками, то вообще за какой-нибудь ерундой. В одиночку приходилось возвращаться другой дорогой, пролегавшей по противоположному склону ущелья. Так идти было гораздо дольше, а кроме того, чтобы подойти к дому, Быков вынужден был перебираться через пересохшее русло горной реки, заваленное мусором, заросшее ежевикой и населенное одичалыми свиньями, похожими на собак. Отец допытывался, где Дима шлялся так долго, мать ругала за порванные шорты и рубашки. Оправдываться и выкручиваться было противно, но мучительнее всего было осознавать собственную трусость.

И в один прекрасный день маленький Быков взбунтовался. Выбрал камень побольше, состроил свирепую рожицу и пошел прежним, запретным, путем. Мучитель повстречался ему не сразу. Пришлось преодолевать себя еще несколько раз, пока Быков не увидел того, кого искал… и так боялся найти. Мальчишка-абхазец стоял на узкой тропе, преграждая ему путь, как прежде. Но на этот раз Быков не замедлил шага, не остановился. Он шел прямо на врага – да, это был настоящий враг, – готовый победить или умереть. И маленький абхазец почувствовал это. Выражение его лица не изменилось, однако он как-то незаметно посторонился, уступая дорогу, а потом не выдержал и отвел взгляд. Быков прошел мимо. Удаляясь, он каждую секунду ожидал, что его окликнут, и сжимал камень с такой силой, что, казалось, он вот-вот раскрошится в пальцах.

«Эй!» – позвал мальчишка. Не замедляя движения, как робот, Быков развернулся на месте и пошел обратно. В голове было ясно и пусто. Мысли были не нужны. Быков четко знал, что делать.

Маленький абхазец посмотрел по сторонам и поспешно сунул руки в карманы. Этим он давал понять, что драться не собирается. На всякий случай. Если вдруг приезжий не понял.

«Мэня Хасык зовут, – сообщил абхазец, сплевывая. – А ты кыто?»

«Дима», – хрипло произнес Быков, уже понимая, что опасность миновала, но не позволяя себе расслабляться.

«Можешь хадыт тут, Дыма, – сказал Хасик. – Ты нарымалны пацан. Будым друзьями».

Впоследствии Быков понял, что это излюбленный прием всех подлецов и трусов: заключать союз с теми, кого они терпеть не могут, но побаиваются. Тогда же, в Гаграх, стоя на тропе рядом с чужаком, он поверил в искренность Хасика. Тот ведь был на голову выше его и выглядел очень опасным. Быков решил, что абхазцем руководит не страх, а благородство. И, незаметно бросив камень в кусты, протянул ладонь для рукопожатия.

Но дружбы между ними, конечно, не получилось. Однажды Хасик перехватил Быкова по дороге из магазина, занял у него пять рублей, а потом не отдал. Просто перестал попадаться на глаза. Должно быть, полученные обманом деньги компенсировали Хасику пережитое унижение. Родители еще долго вспоминали Быкову эту пятерку, а он дал себе слово, что больше никогда – никогда – не пойдет на сближение с человеком, которому не доверяет.

Обещания этого он не сдержал. Так случается с большинством обещаний, которые мы себе даем.

Попав в советскую армию, Быков столкнулся там с жестокими нравами, о которых прежде понятия не имел. Все эти «дембеля» и «деды» в сапогах гармошками, с обвисшими ремнями и в шапках, сдвинутых на макушки, издевались над молодыми «салабонами» не хуже тюремных или лагерных надзирателей. Быкова, призванного на год после вуза, особо не трогали, потому что он был старше самых старых «стариков». Не обошлось без «половых работ» с тряпкой в руках и стояний «на тумбочке», но до более изощренных воспитательных мер дело не доходило. Поскольку Быков умел рисовать и поигрывал на гитаре, он оказался довольно востребованным не только в своей роте, но и в соседних. Пел, пил, оформлял дембельские альбомы.

Сердцем Быков понимал, что, по существу, продается, закрывая глаза на бесчинства своих покровителей. В его присутствии избивали «молодых», заставляли их проделывать всякие унизительные вещи, отбирали у них посылки, в общем, обращались с ними как с низшими существами. А Быков делал вид, будто ничего особенного не происходит. Ему было удобнее сотрудничать с «дедами», обеспечивая себе таким образом неприкосновенность. Так продолжалось достаточно долго. Быков получил доступ на кухню и в каптерки, где проходила ночная жизнь старослужащих – сытая, пьяная и веселая. Его перестали касаться общие команды: «подъем», «отбой», «построение».

И все бы хорошо, если бы не совесть. Она не давала Быкову покоя. Терзала его, мучила, заставляла его душу корчиться при виде очередной вопиющей несправедливости.