Затерянные в океане

Казалось, сколько ни ломай себе голову, нет ни малейшей возможности наловить рыбы. С отчаянием в душе они были вынуждены в конце концов отказаться от этой мысли.

В этот тяжкий час они вспомнили о кашалоте, но не о том выскочившем из воды морском великане, чьи вражеские действия так неожиданно омрачили их радужные перспективы; нет, им вспомнился убитый кашалот, у громадной туши которого они недавно делали стоянку. Там, быть может, удастся раздобыть хотя бы что-нибудь съестное. А если нет, найдется вдоволь китового мяса или жира. Правда, мясо у кашалота жесткое, но жизнь поддержать оно все же может. Зато там его столько, что можно битком набить провизионные склады для команды не только большого корабля, но и целой эскадры!

Пожалуй, им и удалось бы найти обратный путь. Они шли по ветру — ветер же дул все еще с той стороны. Все расстояние, пройденное за ночь, можно пройти обратно в короткое время.

Впрочем, даже в лучшем случае, если им придется бороться только со стихиями, и то это будет трудным предприятием с сомнительным исходом.

На пути у них вставало препятствие, более страшное, чем сопротивление ветра или опасение сбиться с курса.

Наверно, на покинутую стоянку вернулись их преследователи; и, быть может, в этот момент они пришвартовывают свой плот к тому самому огромному грудному плавнику, где еще так недавно стоял «Катамаран».

Поэтому мысль о том, чтобы вернуться к кашалоту, не встретила поддержки и тут же была отклонена.

Мрачные думы терзали катамаранцев, пока они сидели и размышляли над этим вопросом; мрачные, как эти ночные тучи, которые стремительно опускались на море и окутывали их непроницаемой мглой.

Никогда еще они так не падали духом! И все же никогда они не были столь близки к избавлению от всех бедствий. Этот самый тяжкий час уныния предшествовал их спасению, так же как самый темный час ночи — тот, который предшествует дню.

Глава XCVII. ВЕСЕЛЯЩАЯ ЧАРОЧКА

Они и не пытались сдвинуться с того места, где застало их заходящее солнце.

Наши скитальцы до сих пор еще не установили мачту с парусом, а трудиться над веслами, казалось, не имело смысла. Стоило ли терять силы на греблю, если все равно движешься так медленно! Да и вообще возникал вопрос: что пользы и дальше держать курс на запад? Так или иначе, нет ни малейших шансов добраться до твердой земли прежде, чем они умрут голодной смертью, А умереть от голода они могут и не трогаясь с места. Такая смерть одинаково мучительна, что здесь, что там. Не все ли равно, под какими широтами проведут они последние минуты своей жизни?

Таково было состояние духа, в которое впали катамаранцы под влиянием пережитых бедствий. Ими овладело какое-то оцепенение, напоминавшее скорее бесчувствие отчаяния, чем покорность судьбе.

Так печально тянулось время в темноте и угрюмом молчании, как вдруг одно незначительное обстоятельство заставило их встрепенуться. Это был голос Бена Браса, предлагавшего ужинать. Услышав его со стороны, можно было вообразить, что моряк сошел с ума. Но его товарищи так не думали. Они поняли, что он имел в виду. И от них не укрылся тот нарочито жизнерадостный тон, которым он хотел их подбодрить. Предложение, сделанное Беном, вовсе уж не было такой бессмыслицей; правда, назвать «ужином» то, что он предлагал, можно было только условно.

А впрочем, что за важность! Все же это было нечто такое, что могло заменить ужин, правда, не столь существенный, как им хотелось бы. Но зато это могло не только продлить им жизнь, но и на мгновение облегчить сердце от гнетущей тяжести. То была чарка канарского.

Катамаранцы не забыли, чем они владеют. Иначе, пожалуй, они впали бы в еще большее отчаяние. В бочке оставалось немного драгоценного виноградного сока, надежно хранившегося в их старой «кладовой». До сих пор они удерживались от соблазна пригубить его, сберегая на крайний случай. Теперь, казалось, момент настал, и Бен Брас предложил на ужин чарку вина.

Разумеется, никто и не думал возражать против столь заманчивой перспективы.

Вынули втулку из бочонка, взяли маленькую роговую мерку, найденную среди обломков разбитой гички, тщательно прикрепили ее к бечевке, опустили в бочонок и вынули оттуда, полную сладкого вина. И пошла она гулять вкруговую

— от одного к другому; первыми коснулись ее хорошенькие губки маленькой Лали. Еще и еще окунали чарку и наконец водворили втулку на прежнее место. Так, без излишних церемоний, закончился этот ужин.

И не знаю, было ли то бодрящее действие вина или же наступила естественная душевная реакция, обычно приходящая на смену отчаянию,-только оба они, и матрос и Снежок, закупорив бочку, вновь принялись строить планы на будущее. И снова робкая надежда закралась в их сердца. Беседа шла о том, не попытаться ли немедленно, не теряя ни минуты, снова установить мачту и поднять парус. Правда, ночь была черна, как смола, но что из того?