Затерянные в океане

В общем, отличные у нас получались воскресенья. Даже если погода была ужасная и никто на яхте не выходил, мы всё равно отправлялись бороздить водные просторы. Мы подскакивали и рыскали по волнам и упивались скоростью, – и до чего же нам было весело! Полный штиль нас тоже ни капельки не смущал. Иногда мы оказывались совсем одни на всём водохранилище. Тогда мы сидели и рыбачили – и, кстати, рыбачить у меня получалось лучше всех! – а Стелла Артуа сворачивалась на дне лодки и скучала, потому что лаять ей было не на кого.

А потом пришло то письмо. Когда оно выпало из ящика вместе с прочей почтой, Стелла Артуа на него как накинулась и чуть не порвала. На бумаге остались дырки от зубов, и письмо сделалось мокрое, но все буквы хорошо читались. Кирпичный завод закрывался, а маму с папой сокращали.

В тот день за завтраком все жутко молчали. И с тех пор мы перестали выходить на яхте по воскресеньям. Я не спрашивал почему, и так всё понятно было. Мама с папой с утра до ночи искали работу, но ничего не находилось.

По дому, словно ядовитый туман, расползлась беда. Случалось, я приду из школы, а родители злые и не разговаривают. И ссорились они теперь постоянно, всё больше из-за каких-то пустяков – раньше за ними такого не водилось. Папа бросил чинить всё в доме. Он как будто и не дома был, даже если никуда не уходил. То работу искал, то просто сидел, листая журналы про яхты, и молчал.

Я старался поменьше торчать дома и гонял в футбол до потери сознания. Но тут ещё и Эдди уехал, потому что его отец нашёл работу где-то на юге. А без Эдди в футбол уже не игралось. «Грязуны» развалились. Да и вообще всё разваливалось.

Однажды в субботу возвращаюсь я домой после газет и смотрю: мама сидит на крыльце, на нижней ступеньке, и плачет. А мама – она же сильная, никогда ни слезинки не проронит. Я её такой вообще никогда не видел.

– Голодранец несчастный, – всхлипнула мама. – Твой отец, Майкл, голодранец несчастный, вот он кто.

– А что он сделал? – спросил я.

– Он уехал, – ответила мама, и я сразу догадался, что, значит, наверное, навсегда. – Даже слушать меня не стал, куда там. У него, понимаете ли, есть план. Со мной он поделиться не изволил. Сказал только, что машину продал, и что скоро мы переезжаем на юг, и надо подыскать нам место.

У меня сразу от сердца отлегло: юг – это же отлично! Там же Эдди!

А мама говорит:

– Если он рассчитывает, что я брошу этот дом, пусть катится со своими планами!

– А почему не бросить-то? – пожал я плечами. – Что в нём такого?

– Ну, речь же не только о доме. Ещё тут бабушка и твоя школа.

– Да школ этих везде навалом, – отмахнулся я и тут же почувствовал, что мама закипает и становится сердитая, какой раньше в жизни не бывала.

– А последней каплей знаешь что было? – воскликнула она. – Ты, Майкл, и эти твои газеты. Ты ушёл их разносить, а твой отец, знаешь что он выдал? Сказать тебе, да? «Да ты хоть понимаешь, – говорит он мне, – что в доме только один кормилец – и это Майкл с его газетами?» Просто уму непостижимо, а? Моему сыну одиннадцать. И у него есть работа, а у меня нет. – Она умолкла, пытаясь взять себя в руки, а потом продолжила с яростными слезами в голосе: – Я никуда не поеду, Майкл. Я тут родилась. Я останусь тут. Пусть придумывает что хочет, я не поеду.

Спустя примерно неделю или чуть больше раздался телефонный звонок. Я тогда был дома и сразу догадался, что это папа. Мама говорила немного, всё больше слушала, и мне непонятно было, что там у них происходит. Но потом мама усадила меня и сама всё рассказала:

– У него голос стал другой, Майкл. Он разговаривает, как раньше, как в молодости, когда мы только познакомились. Похоже, он подыскал нам место, где жить. Сказал, собирайте вещи и приезжайте. Фэрхэм, где-то недалеко от Саутгемптона. Он говорит, прямо на море. Твоего отца как подменили, я его прямо не узнаю.

Папу и правда как подменили. Он встречал нас на вокзале – взгляд сияющий, сам весёлый. Он забрал у нас часть чемоданов.

– Тут недалеко, – сказал он, ероша мне волосы. – Погоди, Мартышкин, скоро сам всё увидишь. Я всё устроил, всё продумал. Даже и не пытайтесь меня отговаривать, я не отступлюсь.

– От чего не отступишься? – не понял я.

– Сам увидишь, – повторил он.

Стелла Артуа бежала впереди нас; хвост её радостно торчал вверх. И мы все, как мне казалось, тоже были радостные, под стать её хвосту.

В конце концов пришлось нам сесть на автобус, потому что чемоданы, оказалось, очень уж тяжело тащить пешком. И когда мы сошли на остановке, прямо перед нами расстилалось море. Никаких домов, а просто гавань с яхтами.

– И что мы тут делаем? – осведомилась мама.

– Хочу вас кое с кем познакомить. С одной своей хорошей приятельницей. Её зовут Пегги Сью. Она ждёт не дождётся встречи с вами.

Мама озадаченно нахмурилась и покосилась на меня. Но я точно так же ничегошеньки не понимал. Кроме того, что папа определённо что-то задумал.