Затерянные в смерти

А что дальше? Как написать сообщение Сэму? Прежде всего необходимо устроиться на кресле так, чтобы лапами дотягиваться до клавиш. Это заняло больше времени, чем я предполагала, так как кресло на роликах все время крутилось и отъезжало от стола. Я немного напоминала себе тюленя, балансирующего на надувном мячике. Но все это было ничто по сравнению с попытками включить текстовый редактор. Я падала и падала на пол несчетное количество раз и ничего не добилась в результате, так как не смогла подвинуть мышку к значку Word и удержать ее там, одновременно нажимая подбородком на левую кнопку.

Но даже если бы мне удалось включить редактор, как бы я стала печатать буквы? Мои лапы были слишком большими. А язык – я уже успела это заметить – был неловким и совершенно бесполезным. Его нельзя было теперь повернуть в сторону, заострить или расплющить, можно было только высовывать вперед и засовывать обратно.

Разочарованная, я перепрыгнула с кресла на диван. Диван Сэма, который я никогда не любила. Потому что не знала раньше, как славно будет чесать щеки о его буклированную обивку. Щеки, кончик носа, между глазами – во всех местах, куда я не могла дотянуться как следует лапами. Затем я свернулась в лучах солнечного света, падавших на диван через окно, а подбородок положила на подлокотник. Чтобы лучше думалось.

Меня разбудил телефон. Чарли, отец Сэма, оставил на автоответчике сообщение, что приедет в субботу в восемь тридцать. Хорошее время. Как раз успеет сказать Бенни «спокойной ночи» и поцеловать его на ночь.

А может быть, попробовать написать Сэму обычное письмо? Конечно! Стащить со стола альбом с линованной бумагой было проще простого. Просто подтолкнула его носом. Так же как стаканчик с ручками и карандашами. Плохо только, что на верхней странице блокнота уже было что-то записано. Я не могла разобрать, что именно, так как глаза отказывались фокусироваться на надписи. Что бы там ни было, мне надо было сообщить кое-что поважнее. Куда важнее! С помощью языка, зубов и нижней губы я вырвала из блокнота верхнюю страницу и разодрала ее на мелкие клочки.

Не могу сосчитать, сколько раз я пыталась нажать на шариковую ручку, чтобы провести линию, но успехом мои усилия так и не увенчались. Потом я принялась за карандаши. Их было три, но первые два сломались у меня во рту. Последний удалось зажать в зубах, что было совсем не просто, потому что зубов у меня теперь было гораздо меньше. Но что же написать? Слова исключались. Это я поняла еще полтора карандаша назад. Какой-нибудь знак. Сердечко?

Ерунда, ерунда, ерунда! Я не могла контролировать нажим. Я проделала карандашом дыру в бумаге и получила в результате нечто, приблизительно напоминающее ромб, на который успела накапать слюной.

Требовалось что-то побольше для выражения своих мыслей. Думать, думать! Если бы я была из тех женщин, у которых в доме множество декоративных подушечек – как у Моники Карр, – могла бы выложить послание из них. Но ведь я была совсем другой.

Наверху, среди беспорядка, царящего в комнате Бенни, я нашла наконец пачку фломастеров. Но писать в его комнате было совершенно бесполезно. Здесь можно было написать на стене красками для пальцев Геттисбергскую речь Линкольна, и никто не заметит несколько дней. Вернусь-ка я в дальнюю комнату.

Пальцы собаки, как и язык, могут только вытягиваться и убираться. Вот так вот. Я оставила попытки написать что-то с помощью фломастеров Бенни и сконцентрировалась на выкладывании из них какой-нибудь значимой фигуры. Мои инициалы! Если я смогу выложить на полу «ЛС», поймет ли Сэм что-нибудь?

Пришлось отъесть часть коробки, чтобы фломастеры вывалились наружу. Но игра стоила свеч. Да и у картона был приятный древесный вкус. Честно говоря, я и всю коробку съела бы с удовольствием. Но сколько фломастеров в коробке? Восемь? Десять? Я, кажется, утратила способность точно считать. С помощью носа я сложила из двух фломастеров «Л», но получившийся «домик» выглядел маловразумительно. Лучше сделаю покрупнее – два фломастера с каждой стороны. Хорошо. Теперь «С». Трудно изобразить дугу из прямых предметов. Все норовило получиться что-то вроде свастики. (Я так и слышала голос Сэма, спрашивающий: «Ты кто? Гитлер в новом воплощении? Нет, пожалуй, Ева Браун…») Я старалась изо всех сил, пока меня не отвлек чудовищный голод. Картонная коробка оказалась отличной закуской, пробудившей аппетит. Я побежала в кухню.

Вчера Сэм кормил меня смесью собачьих консервов и сухого корма. Было очень вкусно. Но сегодня в миске оказались только гранулы. Что ж, скучновато, но не так плохо. И хрустит приятно. Я съела всю миску.

Я сидела в прихожей, пытаясь почесать себя под ошейником, когда на крыльце послышались шаги. Я насторожилась и тихонько тявкнула. Но лай звучал не угрожающе, а как что-то заученное. Как что-то, что я должна была делать в таких случаях. Затем послышался скрип открываемой наружной двери. Гав! Звучало уже лучше. Через щель в двери посыпались конверты и журналы. Гав-гав-гав! Гав!