Затерянные во льдах. Роковая экспедиция

— Мы не нашли его тело. И лодки мы тоже не нашли. И если они ушли, то из-за шума наших двигателей мы не услышали бы их моторы. Тем более их не мог услышать Ловаас на своем китобое. Но как он мог убедить их поднять якорь и уйти так быстро?

— Я не знаю, — отозвался я. — Но такая возможность не исключена.

Я приказал Картеру заглушить двигатель и спрыгнул в рубку. Сдвинув с карты груду карандашей и линеек, я всмотрелся в береговую линию Нордхордланда. Остальные столпились вокруг, заглядывая мне через плечо.

— Кертис, — окликнул я майора, — это по вашей части. Шрейдер очень чего-то боялся и хотел сбежать. Если бы вы оказались на месте Шрейдера и смогли бы убедить этих водолазов помочь вам, куда бы вы попросили вас доставить?

Он склонился над картой, обводя ее внимательным взглядом.

— Он хотел сбежать от Ловааса, — пробормотал майор. — И для него Ловаас означал «Бовааген Хвал». В этом случае я попытался бы уйти как можно дальше от отрезка берега, на котором расположен Бовааген. И я не отправился бы на Шетландские острова, как бы сильно мне ни хотелось попасть в Англию. Там я чувствовал бы себя отрезанным от мира и помощи. Нет, я думаю, что попросил бы их доставить меня на следующий остров дальше к северу и высадить в какой-нибудь тихой бухте неподалеку от Аустрхейма. На противоположном берегу острова наверняка нашелся бы рыбак, который согласился бы перевезти меня через Фенсфьорд в Халсвик. Оттуда уже можно было бы подняться в горы и затеряться, пока не стихнет шум погони.

— Он также мог бы остановить один из пароходов, идущих в Согнефьорд, — вставила Джилл. — Они всегда берут на борт пассажиров, которые голосуют из лодок.

— Отлично, — подытожил я. — Значит, идем в Аустрхейм. Если наши предположения верны, мы встретим водолазов, возвращающихся к месту работы.

Вскоре поднялся свежий ветер и туман окончательно растаял в лучах яркого солнца. Но мы так и не нашли водолазов. Их не было ни в Аустрхейме, ни в бухтах неподалеку. Делать было нечего, пришлось возвращаться.

На обратном пути в Бовааген произошло событие, которое меня почему-то очень огорчило. Аустрхейм почти скрылся в дымке за кормой, когда я спустился в кают-компанию, чтобы смешать напитки для экипажа. Но у самой двери я остановился. Она была притворена неплотно, и я увидел Джилл и Кертиса, которые стояли очень близко. На глазах Джилл были слезы, а Кертис держал в руке золотые часы, те самые золотые часы, которые я видел у него на руке, когда он впервые поднялся на борт моей яхты.

— Простите, — говорил он. — Я должен был дать их вам раньше. Но я не был уверен в том, что он умер. Теперь я знаю это точно. Так что… — Он сунул золотой хронометр ей в руки. — Они принадлежали его отцу. Когда он отдал их мне, под задней крышкой был ваш адрес. Я сдуру открыл их на борту десантного катера, и ветер подхватил и унес клочок бумаги с вашим адресом. Осталась только ваша фотография. Поэтому я сразу вас узнал.

Она сжала часы в ладони.

— Вы… видели нас тогда в Бергене, правда?

— Да.

— Это был последний раз, когда я его видела. — Она отвернулась, и я понял, что она плачет. — Он ничего не сказал вам, когда отдавал часы?

— Сказал, — кивнул Кертис. — Это была строчка из Руперта Брука…

Я не стал больше слушать, а повернулся и бесшумно поднялся на палубу, пытаясь разгадать загадку ее слез. «Неужели она все еще его любит?» — спрашивал себя я. Я сменил Картера у штурвала, потому что не хотел думать о том, что она любит Фарнелла.

Наступил полдень, когда мы наконец вернулись на китобойную базу. В бухте стояло два китобоя. Сходя на берег, мы услышали, как загрохотали лебедки, волоча за хвост огромного белого кита. На несколько мгновений мы замерли, как завороженные наблюдая за этим странным зрелищем. Когда лебедка остановилась, огромное животное вытянулось во всю длину разделочной площадки. Гигантский хвост лежал возле лебедки. Огромный розовый язык свисал изо рта кита у самого края площадки. Спустя мгновение с полдюжины мужчин, вооруженных разделочными ножами, приступили к работе. Тросы лебедки зацепили за складки кожи, надрезанной сразу за челюстью с обеих сторон. После этого рабочие начали разделывать тушу, срезая ножами толстый слой жира и обнажая мясо вдоль позвоночника. Затем с помощью лебедки и системы блоков кита перевернули на спину. Под разделочными ножами оказалось серо-белое брюхо животного.

Пока мы за всем этим наблюдали, к нам подошел Килланд. Он был обут в армейские немецкие сапоги и одет в старую рубашку цвета хаки.

— Ага, так значит, вы вернулись? — Он крикнул какое-то указание одному из рабочих и продолжал: — Я слышал, что этот Шрейдер прыгнул в море. Вы его не спасли, а?

— Нет, — покачал головой я. Рабочие суетились вокруг кита. Мясо нарезали большими кусками и складывали на тележки, чтобы отвезти его в упаковочные сараи. — Где Йоргенсен? — спросил я.

— Уехал в Берген на мясной лодке.

Килланд держался так оживленно, что мне стало ясно — он был рад распрощаться со своим боссом.

— А Ловаас?

Он улыбнулся, и из уголков его глаз разбежались морщинки.

— Сам себя готов сожрать.