Затерянный горизонт

И только один Конвей не переставал восхищаться все время, пока продолжалась экскурсия. Его поразил не какой-то отдельный предмет, а сама атмосфера элегантности, скромный и безупречный вкус, ласкающая глаз утонченная гармония. Понадобилось усилие воли, чтобы начать воспринимать эту красоту глазами знатока, а не художника. И тогда перед Конвеем предстали сокровища, за которыми гонялись бы музеи и миллионеры: жемчужно-голубые вазы эпохи династии Сунь, рисунки тушью тысячелетней давности, лакированные шкатулки с любовно выполненными эпизодами из волшебных сказок. Фарфор и лак сохранили живым былое совершенство, берущее за душу и побуждающее к раздумью. Никакой похвальбы, погони за внешним эффектом, стараний произвести впечатление. Эти изысканные творения, казалось, обладали воздушной легкостью лепестков цветка. Они могли бы свести с ума коллекционера, но Конвей не занимался коллекционированием — у него не было ни денег, ни приобретательского инстинкта. Его любовь к китайскому искусству носила чисто умозрительный характер — во все более шумном, суетливом, и охваченном гигантоманией мире Конвей безусловно отдавал предпочтение миниатюрным вещам, изящным и филигранным. Переходя из одной комнаты в другую, он испытывал непонятный экстаз при мысли о том, что надо всем этим хрупким очарованием нависает громада Каракала.

Было в монастыре на что посмотреть и кроме коллекции китайских раритетов. Одну из достопримечательностей составляла роскошная библиотека, внушительная и просторная, со множеством томов, вальяжно расставленных по нишам и укромным уголкам, что скорее располагало к наслаждению мудростью и приятному времяпровождению, нежели к серьезным научным занятиям. Даже при беглом осмотре нескольких полок Конвей обнаружил много удивительного. Похоже, здесь была собрана мировая классика, а также масса неизвестных и любопытных сочинений, о которых он не имел понятия. Один к одному теснились фолианты на английском, французском, немецком и русском языках, рядом с китайскими и прочими восточными манускриптами. Особенно заинтересовал его раздел, который можно было условно назвать «Тибетианой»: Конвей обратил внимание на несколько редких изданий: «Novo Descubrimento de grayo catayo ou dos Regos de Tibet» [12]Антонио де Андраде (Лисабон, 1626); «Китай» [13]Афанасиуса Кирхера (Антверпен, 1667); «Voyage а la Chine» [14]отцов Грюбера и д’Орвилля Тевено; и «Relazione Inedita di un Viaggio al Tibet» [15]Белигатти.

Конвей перелистывал эту книгу, когда заметил обращенный на него вкрадчиво-любопытный взгляд Чанга.

— Вы, наверное, ученый? — последовал вопрос.

Конвей помедлил с ответом. Преподавание в Оксфорде давало ему некоторое право сказать «да», но он знал, что это слово, в высшей степени комплиментарное для китайца, имеет несколько снобистский оттенок на слух англичанина, а посему, не желая смущать своих спутников, ответил уклончиво.

— Я, конечно, очень люблю читать, но моя работа в последние годы не слишком располагала к научным занятиям.

— А они интересуют вас?

— Утверждать не стал бы, но, безусловно, знаю, как это увлекательно.

— Вот вам кое-что для научных занятий, Конвей, — вмешался в разговор Маллинсон, вертевший в руках какую-то книгу. — Карта Тибета.

— В нашей коллекции несколько сот карт, — сказал Чанг. — Все они в вашем распоряжении, но хотел бы избавить вас от лишних хлопот, и потому сразу предупреждаю: ни на одной вы не найдете Шангри-ла.

— Любопытно, — заметил Конвей. — Интересно, почему?

— На то есть веская причина, но, боюсь, большего сказать не могу.

Конвей улыбнулся, а Маллинсон опять помрачнел.

— Новая загадка, — проворчал он. — Пока мы не видели ничего такого, что надо было бы скрывать.

В этот момент внезапно оживилась мисс Бринклоу, до тех пор пребывавшая в молчаливом раздумье.

— А не покажете ли вы лам за работой? — пропела она тоном, который, вероятно, не раз приводил в содрогание служащих из «бюро путешествий Кука». Не трудно было догадаться, что воображение рисовало ей туземцев, занятых чем-то вроде плетения молитвенных ковриков или изготовления поделок, и прочую первобытную экзотику, о которой можно будет рассказывать по возвращении домой. Мисс Бринклоу обладала исключительной способностью никогда особенно не удивляться и одновременно казаться слегка возмущенной, — при наборе таких качеств ее нимало не вывел из себя ответ Чанга.

— К сожалению, это невозможно. Ламы никогда, точнее очень-очень редко показываются непосвященным.

— Выходит, мы не увидим их, — промолвил Барнард. — Очень даже жаль. Вы не представляете, с каким удовольствием я пожал бы руку вашему боссу.

Чанг воспринял эту реплику с добродушной серьезностью. Мисс Бринклоу однако не унималась.

— А что ламы делают?

— Они посвящают свое время медитации и постижению мудрости, мадам.

— Но разве это дело?

— Значит, они ничего не делают.

И пользуясь моментом, она подвела итог:

— Я так и думала. Спасибо за экскурсию, мистер Чанг, все было очень занятно. Но никогда не поверю, что от вашего заведения есть какой-то прок. Я предпочитаю что-нибудь более полезное.