Затерянный мир Калахари

Глава восемнадцатая Праздник возвращения с охоты

Мы приехали в поселение у Самангейгея почти в полной темноте. Я думал, что охотники сразу расскажут, как им повезло, сообщат, что привезли всем мяса. Но здесь, наверное, был особый этикет, потому что они прежде всего пошли в свои хижины и оставили оружие. Только выйдя из хижин, охотники начали рассказ и развернули мясо. Дележ шел по очень строгим правилам: старикам достались сердце и мякоть шеи сернобыка, охотникам и их семьям — остаток печенки и кострец. Все жители поселения получили по доброму куску мяса и начали готовиться к пиршеству. Разожгли костры, и скоро все пропиталось запахом жареного мяса. У них давненько не было столько мяса сразу, и ели все поразительно много. Обвисшие животы стариков раздулись, как шары. Старая Гаусье обвязала живот полоской кожи, чтобы уместить туда еще кусок. Я никогда не видел такого аппетита. Глаза бушменов блестели от радости, все говорили разом, причмокивали губами, икали. А когда пирующие уже не могли есть, они один за другим валились на спину и засыпали, изнеможенные и пресыщенные. Наблюдая эту оргию, я готов был поверить рассказу о том, что голодный бушмен, явившийся на ферму, съел за один присест тридцать четыре фунта мяса!

Когда засуха затягивается, голод и тревога гнетут бушменов

Весь следующий день бушмены лежали в полудремоте и оцепенении, как переевшие удавы. Старик Кау непрерывно ворочался во сне и, удовлетворенно хмыкая, почесывал раздувшийся живот. Только к вечеру бушмены начали проявлять признаки жизни — женщины пошли за водой и топливом. Однако больше никто ничем не занимался. Мужчины и мальчики собрались вокруг Цономы, у которого до сих пор не было ни времени, ни сил подробно рассказать об охоте. Судя по жестам Цономы, он не забыл упомянуть и о грифах, по которым Самгау и Кейгей догадались об удачном завершении охоты. Рассказчик замолчал, и посыпались вопросы о мельчайших деталях.

Ни один мускул не дрогнул на лице Кейгея, когда Цонома втирал ему пепел в рану

Вечером начался праздничный танец. Он возник стихийно: несколько девушек придвинулись к костру и, прихлопывая в ладоши, высокими голосами запели монотонную мелодию. К ним присоединились женщины постарше. Тогда мальчики, еще не имевшие почетного права участвовать в танцах общины, по собственной инициативе образовали круг и стали притопывать, как взрослые, танцы которых они видели много раз.

Постепенно четкая, ритмическая песня становилась громче и стройнее. Мужчины, которые не могли больше сопротивляться призывной мелодии, вышли в круг и начали танцевать. Мальчики мгновенно уселись на землю рядом с другими зрителями, совсем маленькими детьми и стариками. Танцоры все быстрее носились вокруг костра, поднимая пыль и песок. Ритм песни учащался.

Это был танец серны. Мужчины танцевали в небольшом кругу, неистово топая, чтобы показать, как они гонятся за добычей. Затем Самгау вырвался из круга и вытянул руки, имитируя рога сернобыка. Цонома и Нарни схватили луки и продолжали танец вокруг Самгау, который старался держаться от них на расстоянии. Топот все убыстрялся. Танцоры, воспроизводившие сцены охоты, покрылись потом. Охотники сделали вид, что пускают стрелы, Самгау прыгнул в сторону, а преследователи «пошли по его следам». Самгау шатался, часто и тяжело дышал, вытягивал руки к охотникам, как бы собираясь боднуть их. Все участники строго подчинялись ритму. Наконец Цонома, подпрыгнув, добил «сернобыка» копьем, и танец закончился под общий возбужденный смех.

Все разогрелись и оживились и, немного отдышавшись, продолжали танцевать. Последовали танцы страуса, кузнечика, лани и много других танцев на темы бушменских мифов и сказок, в большинстве своем о жизни животных. В одном танце гиена собиралась съесть добычу, но на нее нападали шакалы. В другом самец защищал свою серну и детеныша от наскоков второго самца, пока не пришли охотники и не перебили их всех. Бушмены восторженно кричали: так много чудесного мяса! Иногда кто-либо из женщин внезапно вскакивал с места и вступал в круг танцующих мужчин. Они протягивали к ней руки и делали вид, что ласкают ее, но не притрагивались к ней.

Очарование танца захватило всех. Даже старая Гаусье отважилась сделать несколько па, решив показать, какой живой она была в далекой юности, но ноги не слушались ее, и она тяжело упала на траву. Танцы продолжались до рассвета.