Затерянный мир. Отравленный пояс. Когда мир вскрикнул

— Ну, мне, разумеется, известно, что нет ничего такого, что вы могли бы признать определенными доказательствами. Я просто имею в виду тенденцию современной научной мысли и общую научную точку зрения, если можно так выразиться.

Лицо его стало серьезным, и он весь подался вперед.

— Я полагаю, вам известно, — сказал Челленджер, загибая палец на руке, — что черепной индекс является фактором постоянным?

— Естественно, — ответил я.

— И что статус телегонии[28] по-прежнему все еще не определен?

— Безусловно.

— И что плазма эмбриона отличается от партеногенетического яйца?[29]

— Понятное дело! — воскликнул я, испытывая гордость от собственной наглости.

— Но что это все доказывает? — спросил он тихим вкрадчивым голосом.

— Да, действительно, — пробормотал я, — что это все доказывает?

— Так мне сказать вам? — проворковал он.

— Да, прошу вас.

— Это доказывает, — проревел Челленджер во внезапном приступе ярости, — что вы — самый гнусный обманщик во всем Лондоне, подлый и жалкий журналистишка, который смыслит в науке еще меньше, чем в соблюдении правил приличия!

Когда он вскочил с кресла, в глазах его пылал безумный огонь. Даже в такой напряженный момент я успел изумиться тому, что профессор оказался совсем не высокого роста и макушка его едва доходила до моего плеча — низкорослый Геркулес, чья огромная жизненная сила пошла вширь, вглубь и на развитие ума.

— Абракадабра! — прокричал он, опираясь руками на стол и подавшись вперед. — Все, что я только что говорил вам, сэр, было полной абракадаброй с научной точки зрения! И вы рассчитывали провести меня! Вы, с вашим мозгом величиной с грецкий орех! Вы ведь считаете себя всемогущими, вы, грязные бумагомаратели! Считаете, что ваша похвала может поднять человека, а порицание — сломать его? Мы все должны вам кланяться, стараясь добиться вашей благожелательности, не так ли? Этого мы поддержим, а этого — смешаем с грязью, да? Я знаю вас, жалкие мерзавцы! Что вы о себе возомнили? Раньше вы вели себя тихо, а сейчас потеряли всякое чувство меры! Презренные пустомели! Я найду способ поставить вас на место! Да, сэр, вам не удастся провести Джорджа Эдварда Челленджера, он не позволит командовать собой. Он предупреждал вас, но вы все равно пришли, и, видит Бог, вы знали, на что идете. И вы поплатитесь за это, мой любезный мистер Мэлоун! Вы затеяли довольно опасную игру и, сдается мне, проиграли!

— Послушайте, сэр, — сказал я, пятясь к двери и на всякий случай открывая ее, — вы, конечно, можете браниться, как вам заблагорассудится. Но всему есть предел. Нельзя же так набрасываться на человека.

— Ах нельзя? — До этого профессор медленно угрожающе надвигался на меня, но теперь остановился и сунул свои большие руки в боковые карманы короткого пиджака, который на нем выглядел как-то по-мальчишески. — Я уже вышвырнул нескольких из ваших коллег из этого дома. Вы будете четвертым или пятым. В среднем получается по три фунта пятнадцать шиллингов штрафа за каждого. Дороговато, конечно, но это просто необходимо было сделать. А теперь, сэр, почему бы вам не последовать вслед за вашими собратьями по перу? Я, например, полагаю, что вы просто обязаны это сделать. — С этими словами он продолжил свое пугающее и неумолимое продвижение вперед, аккуратно отводя носки в стороны, словно учитель танцев.

Я мог бы тут же броситься к двери в коридор, но такое бегство было бы слишком унизительным. К тому же во мне тоже потихоньку начал разгораться огонь праведного негодования. До этого момента я был безнадежно неправ, но угрозы со стороны этого человека развязывали мне руки.

— Не вздумайте махать кулаками, сэр. Я этого не потерплю.

— Да что вы говорите! — Его черный ус приподнялся, и презрительная улыбка обнажила белый клык. — Неужели не потерпите?

— Не глупите, профессор! — воскликнул я. — На что вы, собственно, надеетесь? Я вешу двести десять фунтов, я в хорошей форме и каждую субботу играю центрфорвардом за сборную лондонских ирландцев по регби[30]. Я не тот человек, чтобы…

В этот момент он ринулся на меня. Хорошо, что я открыл дверь, потому что в противном случае мы бы ее вынесли. Сцепившись, мы кубарем вылетели в коридор. По пути мы каким-то образом зацепили стул и теперь катились к выходу вместе с ним. Борода Челленджера забилась мне в рот, тела наши переплелись; мы крепко сжимали друг друга руками, да еще постоянно натыкались на ножки этого чертова стула. Предусмотрительный Остин распахнул перед нами входную дверь, и мы кувырком слетели по ступенькам крыльца. Я как-то видел, как двое шотландцев пытались выделывать подобные штучки в цирке, но перед этим они определенно немало тренировались, чтобы не свернуть себе шею. В самом низу стул разлетелся в щепки, и мы с профессором наконец отцепились друг от друга и свалились в сточную канаву. Он тут же вскочил на ноги, размахивая кулаками и сопя, как астматик.

— Ну что, довольно с вас? — задыхаясь, прохрипел он.

— Сумасшедший хулиган! — крикнул я в ответ, приводя себя в порядок.