Мне довелось просматривать список авторитетных специалистов по артезианскому бурению, и мое внимание привлекло Ваше имя — несколько странное, чуть было не сказал «нелепое»; наведя справки, я выяснил, что мой юный друг, мистер Эдуард Мелоун, знаком с Вами. Ввиду этого имею честь сообщить, что буду рад побеседовать с вами, — я, вероятно, сочту возможным доверить Вам одно весьма важное дело. Большего пока сказать не могу, поскольку дело это сугубо конфиденциальное и обсудить его можно только в приватной беседе. В связи с этим прошу Вас отменить все другие дела и прибыть по вышеуказанному адресу в следующую пятницу в 10.30 утра. Перед дверью имеется скребок для обуви и коврик — миссис Челленджер крайне щепетильна в этом отношении.
Остаюсь, сэр, как всегда,
Я отдал письмо старшему клерку, и тот от моего имени сообщил профессору, что, мол, мистер Перлисс Джоунс рад принять приглашение. Это было вполне корректное деловое письмо и начиналось оно с обычной фразы: «Ваше письмо от (без даты) получено». Это вызвало новое послание профессора:
«Сэр, — писал он, и почерк его напоминал забор из колючей проволоки, — я вижу, Вы выражаете неудовольствие по поводу того, что мое письмо не датировано. Позвольте обратить Ваше внимание на тот факт, что в качестве некоторой компенсации за чудовищные налоги наше правительство имеет обыкновение ставить маленькую круглую печать, или штамп, на внешней стороне конверта, где и указана дата отправления. Если этот штамп отсутствует или же неразборчив, то Вам следует адресовать свой упрек соответствующей почтовой конторе. А Вас я просил сосредоточиться на вопросах, имеющих непосредственное отношение к делу, ради которого я обратился к Вам, и не заниматься комментариями по поводу формы, в которой написаны мои письма».
Я понял, что имею дело с сумасшедшим, поэтому счел благоразумным, прежде чем браться за дело, навестить моего друга Мелоуна; мы знакомы еще с тех давних пор, когда оба играли в раггер[9]
за Ричмонд. Я нашел его все тем же весельчаком-ирландцем; его очень позабавила моя первая стычка с Челленджером.— Это пустяки, старина, — сказал он. — Стоит провести в его обществе хотя бы пять минут — и покажется, что с тебя заживо содрали кожу. Уж по части оскорблений ему равных нет!
— Так почему все это терпят?
— Отнюдь… Если сосчитать все судебные процессы по обвинению в клевете, все скандалы и оскорбления действием полицейского суда…
— Оскорбления действием?!
— Да, бог ты мой, ему ничего не стоит спустить человека с лестницы, если тот хоть в чем-то с ним не согласен. Это типичный неандерталец — в пиджачной паре. Я представляю его себе с дубинкой в одной руке и кремневым топором в другой. Если некоторые рождаются не в свое столетие, то он появился на свет не в свое тысячелетие. Ему бы жить в раннем неолите или около того.
— И при всем при том он профессор!
— В том-то и чудо! Это самый могучий интеллект в Европе, к тому же подкрепленный такой активностью, которая позволяет ему воплотить все замыслы. Коллеги постоянно вставляют ему палки в колеса, поскольку люто ненавидят его, но это все равно, что сотне траулеров пытаться удержать на месте трансатлантический гигант. Он просто не обращает на них внимания и спокойно идет своим курсом.
— Ясно одно, — сказал я. — Я не желаю иметь с ним ничего общего и, пожалуй, отменю встречу.
— Ни в коем случае. Ты должен быть точен до минуты, да-да, именно до минуты, иначе тебе здорово достанется.
— Это с какой же стати?
— Изволь, объясню. Прежде всего не принимай близко к сердцу то, что я наговорил тебе о старике. Всякий, кому удается сойтись с ним поближе, привязывается к нему всей душой. У старого медведя, в сущности, доброе сердце. Вспоминаю, как он сотни миль нес на руках заболевшего оспой младенца — из глухих дебрей до самой Мадейры[10]
. Он велик во всем. И все будет в порядке, если вы с ним сработаетесь.— Да не собираюсь я с ним работать!
— Смотри, прогадаешь. Ты слышал что-нибудь о таинственных раскопках в районе Хенгист-Даунса на южном побережье?
— Думаю, это какие-то секретные изыскания, связанные с угледобычей.
Мелоун подмигнул: