Заполнив улицу от стены до стены, колонна двинулась по маршруту: Роджент стрит, Пэл-Мэл, Сэнт Джеймс стрит и Пикадилли. Транспорт в центре Лондона остановился. Между манифестантами с одной стороны и полицией и шоферами кэбов с другой произошло несколько стычек. Лишь после полуночи толпа, доставив на руках отважных путешественников в Олбани к подъезду дома, где живет Лорд Джон Рокстон, наконец их отпустила хором спев им на прощание: «Не унывай, герой!» и государственный гимн «Боже, храни короля!» На этом завершился вечер, едва ли не самый замечательный за всю историю Лондона».
Так описал нашу встречу с соотечественниками мой друг и коллега Мак Дона. Не смотря на некоторую вычурность слога, в этом репортаже он, по существу, верно отразил события.
Что же дальше случилось с птеродактилем? Боюсь, что на этот вопрос я не смогу дать исчерпывающего ответа. Известно лишь, что какие-то две женщины с испугом рассказывали о том, что видели как на крышу Куинс Холла опустилось крылатое чудовище, напоминавшее химеру. Женщины более часа дожидались (видимо их любопытство оказалось сильнее страха), не покажется ли оно опять, так и не дождавшись, ушли.
На следующий вечер в нескольких газетах промелькнуло сообщение о неком Майлзе, гвардейце-часовом, выставленном в караул у Мальборо Хауза и затем самовольно покинувшем пост, за что был привлечен к военному суду. На суде он сообщил, что, случайно посмотрев вверх, увидел черта, который собой заслонил луну. Смертельно напуганный Майлз бросил ружье и пустился наутек. Несмотря на то, что незадачливый часовой клятвенно заверял членов трибунала в том, что в этот вечер не пил спиртного, ему не поверили. И – напрасно. Ведь описанный эпизод мог иметь непосредственное отношение к нашему вопросу.
Приведу еще один факт, сведения о котором мне удалось почерпнуть в судовом журнале парохода «Фрисланд», трансатлантического лайнера курсирующего между Голландией и Кубой. В нем помечено, что восьмого ноября в девять утра (корабль в это время находился примерно в десяти милях от порта отправления) над судном, держа курс, на юго-запад, пронесся какой-то неизвестный объект: не то крылатый козел, не то огромная летучая мышь. Если, повинуясь инстинкту, существо устремилось в Америку, то приходится сделать вывод, что последний из когда-либо существовавших на территории Европы птеродактилей, нашел свой конец где-нибудь в атлантических пучинах.
И наконец – Глэдис, моя Глэдис, именем которой было названо озеро на «Земле Мейпла Уайта» и которое отныне будет переименовано в Центральное, так как я больше не стремлюсь увековечить ее имя. Разве не замечал я и прежде признаков своенравия и жестокости в ее сердце. С радостью повинуясь ее капризам, я почему-то не осознавал, что истинно любящая женщина не способна отсылать любимого человека на верную гибель. Почему она всегда так мечтала о подвигах? Может быть лишь потому, что сама хотела прославиться, не приложив к тому никаких усилий? Возможно, сейчас я сгущаю краски. Но что поделаешь, пережитое душевное потрясение на какое-то время превратило меня в циника. Я долго не мог опомниться. Но с того дня прошла неделя, и за это время у меня состоялся небольшой разговор на эту тему с лордом Джоном, – так что сейчас я немного пришел в себя и постараюсь в нескольких словах довести грустное повествование о моем неудачном сватовстве до логического конца.
В Саутгемптоне на мое имя не оказалось ни письма ни телеграммы, и, очень встревоженный, к десяти вечера я уже стоял у ворот ее маленькой виллы в Стритеме. В голову лезли дурацкие мысли: «Жива ли она?» «Может быть умерла?» «Нет, только не это».
Стремглав преодолев садовую дорожку, я нервно подергал за кольцо дверного молотка и, услышав ее голос, распахнул дверь и, оттолкнув незнакомую посмотревшую на меня с испугом служанку, вбежал в гостиную.
Она сидела на новом диване между роялем и высоким торшером. В несколько шагов я пересек комнату и завладел ее руками.
– Глэдис! О, Глэдис! – дрожа от волнения, только и мог я произнести. Ее глаза смотрели с удивлением. За время моего отсутствия она явно изменилась. Этот холодный взгляд, плотно сжатые губы. Мягко, но решительно она освободила руки от моих.
– Что это с вами? – сказала она.
– Как «что»? Глэдис! Как «что»? Разве вы – не моя милая Глэдис Хангертон?
– Нет, мой друг, – не ваша. Не угодно ли познакомится? Это мой муж – Вильям Потс.
До чего же абсурдна наша жизнь! Я поймал себя на том, что машинально пожимаю руку какому-то веснушчатому рыжеволосому молодому человеку, уютно устроившемуся в кресле, которое в прежнее время было моим. Мы друг другу кланялись с нелепо напряженными шеями и глупейшими улыбками.
– Отец разрешил нам пожить здесь, пока будет готов наш дом, – пояснила Глэдис.
– Значит, так? – я все не мог перевести дух.
– Разве вы не получили мое письмо, которое я отправила вам в Пару?
– Нет, не получил.
– Как жаль. Вам бы все стало ясно.
– И так все ясно, – хрипло произнес я.