Затерянный остров

Уильям мог бы иронично поблагодарить, но не стал, поглощенный созерцанием страшной картины разрушенного мира в противоречиво жизнерадостном обрамлении из синего неба, яркого солнца и искрящихся брызг.

— Человечество на каком-то этапе явно свернуло не туда, — продолжал Халберри самодовольно, — и, увы, несется по этому неверному пути с головокружительной скоростью. Моя задача, как я ее вижу, определить, где случился этот роковой поворот. Пока я ищу в XVIII веке, Средневековье, Древней Греции и Древнем Китае, которые сейчас, разумеется, лишь история. Представьте себе: с каждым годом людей на этой планете прибавляется, и все мы бежим сломя голову в одном и том же направлении, хотя мудрейшие из нас понимают, что ничего, кроме катастрофы, нас там не ждет. Но с человеческим сознанием кое-что случилось.

— Да? И что же? — не удержался Уильям.

— Человек слишком жадно вкушал плоды с древа познания. Он пытается жить без иллюзий и именно поэтому сейчас либо варварски уничтожает все то, что строилось веками, либо глушит себя препаратами. Он пытается сбежать от внутренней пустоты. Его натура жаждет чудес, а все чудеса наука отменила. Поначалу, впрочем, волшебным чудом казались сами открытия — в области химии, физики, биологии, физиологии, психоанализа. Блестящие ученые ведь и сами немного не от мира сего и живут словно в сказке, оттого и счастливее обычных людей. Но ощущение чуда быстро пропало. Утрата иллюзий тешит самолюбие, я и за собой такое замечал, однако долго так не протянешь. Цивилизованный человек выхолостил свое самосознание до стерильности. Теперь он смотрит на жизнь, как пожилой инвалид, годами сидевший на строжайшей диете, глядит на еду. Если бы он только мог взглянуть шире, изменить свой уклад, как знать, может, все еще наладилось бы. Но ему это не под силу. Какие-то жалкие потуги, безусловно, есть, только это все ерунда, слишком поверхностно. Например, мы получили возможность передвигаться с головокружительной скоростью и разговаривать друг с другом невзирая на расстояния, однако мотивы путешествий и темы для бесед остаются прежними. Нет, ни взгляды, ни уклад изменить невозможно вопреки всем разговорам об условных рефлексах, так что наша единственная надежда — повышать уровень сознания, чтобы снова пасть жертвами иллюзий и очутиться в мире, наполненном магией. Как достичь этого, дорогой мой Дерсли, не знаю. Можно привлечь религию, но ведь Бога нельзя выдумать, он должен явиться сам, поражая, словно молния. А он вряд ли явится. Мы обречены на смерть от переизбытка знаний. Грядет эпоха всеобщего самоубийства. Когда людям нечего будет рушить, они примутся уничтожать себя.

— Но послушайте, — подавленно заговорил Уильям, — мы не постигли себя до конца, иначе понимали бы, почему эти знания нас так удручают. Я хочу сказать, что как раз та часть сознания, где прячется тоска, еще не изучена. Поэтому вряд ли мы себя исчерпали. И еще. Что, если все эти разоблачения, о которых вы говорили, попросту ошибочны, и это лишь очередная иллюзия, к тому же порочная? Мне кажется, наши головы битком набиты ошибочным полузнанием, вот и все. Я уже не раз замечал, что по-настоящему знающие люди нисколько своими познаниями не тяготятся, но и не возводят себя на пьедестал, а находят восторг, чудо и тайну в предмете изучения, будь то пищеварительная система или звезды Млечного Пути.

— Это не аргумент, дружище. Можно мне еще сигарету? Спасибо. Совершенно не аргумент.

— Да, я знаю, что со многими из нас творится сейчас неладное, — с жаром продолжил Уильям, промокая лицо платком. — Со мной в том числе. Воображение играет с нами злые шутки, заставляя разочаровываться. Наверное, мы слишком многого ждем, претендуем на большее, чем достойны. Сложно сказать. Это еще нужно обдумать. Но все равно, простите за откровенность, Халберри, вы отчасти позер. Вы забрались на край света, и теперь единственная возможность для вас покрасоваться перед такими, как я, и облагородить свое отшельничество — предстать эдаким резонером, разочаровавшимся в человечестве. А на самом деле в мире происходит много интересного, но вы и вам подобные этого попросту не замечаете. Вы видите только одно направление развития, тогда как курс давно уже меняется. Ваши рассуждения напоминают фантастические рассказы, где будущее — это всего лишь настоящее, доведенное до предела. Но ведь в жизни все не так.

— Я ничего подобного и не утверждал, — возразил Халберри, — а фантастические рассказы не терплю. Хотя ваша точка зрения, Дерсли, при всей своей наивности весьма занятна. Вы определенно подвержены иллюзиям. Полагаю, они вас сюда и привели. Ну и как, вы находите нас романтиками?

— В каждом человеке живет романтик, — проговорил Уильям. — Если не по отношению к другим, то хотя бы по отношению к себе. Вы ведь тоже видите себя романтическим персонажем, потому что переехали сюда из Оксфорда — возможно, загубив блестящую карьеру, — и сидите тут под пальмой, такой возвышенный, отрешенный философ.

— Я вообще-то пишу книгу.