Затерянный остров (ЛП)

Это признание испугало его больше, чем все остальное.

Сейчас Эми казалась маленькой и хрупкой, глаза ее горели беспокойством, губы были белыми и подрагивали. Теперь ее стоическая маска, ее решимость и ее уверенность в себе, которые прежде не подводили ее — все это рухнуло. Она выглядела испуганной и слабой — каковой, в сущности, и была. Эми знала, что не сможет продолжать подъем в таком состоянии — они застряли в этой маленькой трещине, и им грозила смерть. Гидеон судорожно размышлял, стараясь просчитать возможные варианты.

— Что же нам делать? — спросила Эми, и голос ее прозвучал почти жалобно.

Гидеон ответил ей мягко и успокаивающе.

— Ты отдыхай. Об остальном я сам позабочусь.

Мучительное молчание тянулось несколько минут, а затем Эми сжала его руку.

— Поговори со мной. Пожалуйста.

— Все будет хорошо, Эми, — и он почувствовал себя идиотом, произнося это. Разумеется, в сложившейся ситуации такого исхода ждать не приходилось.

— Меня зовут не Эми. Амико. Прекрати называть меня Эми.

— Хорошо, Амико.

Она тяжело и прерывисто вздохнула, глаза ее закрылись, а затем медленно открылись. Ее рука сжала его ладонь сильнее.

— Мой отец был японцем. А мать — швейцарской немкой. Я… родилась в Японии.

— Тебе не нужно рассказывать мне все это. Не сейчас…

— Я должна, — сказала она. — Мне… правда нужно выговориться. Я хочу, чтобы ты знал обо мне… на случай, если я умру.

— Хорошо, — согласился он.

— У моего отца было три сына от первого брака. Все — чистокровные японцы. Он был очень… старомодным, очень чтил традиции. А моя мать была… холодной… черствой женщиной. С момента моего рождения я уже не соответствовала тем идеалам, которых мой отец ждал от дочери. Я старалась… старалась изо всех сил заслужить его уважение и любовь. Я сделала для этого все. Но неважно, сколько курсов каратэ я прошла, сколько занималась икебаной, сколько уроков музыки брала… неважно, сколько у меня было пятерок по математике или как хорошо я исполняла концерты Вивальди на скрипке… этого всего было недостаточно. Я была девочкой. И я не была японкой. Не в его глазах.

Она сделала паузу, тяжело вздохнув.

— Когда мне было двенадцать, моего отца перевели на… другую работу. В Америку. Мои старшие сводные братья к тому времени все уже состоялись — были успешными, сделали хорошую карьеру — и поэтому остались в Японии, — она немного помолчала. — А я всегда чувствовала себя там не на своем месте. Сейчас, в Штатах… я еще больше чувствую себя не на своем месте. А мой отец… он не понимал Америку. Он был там, словно рыба без воды. Затем все стало намного хуже. Создавалось впечатление, что у нас постоянно не было денег, хотя отец и занимал хорошую должность. Мать ушла — просто оставила нас, и я так и не узнала, почему. А потом… однажды я пришла домой из школы и нашла отца мертвым. Он… он покончил с собой.

— Амико, это ужасно. Мне очень жаль…

— И тогда правда вышла наружу. Оказывается, его уволили еще полтора года назад. Чтобы сохранить лицо, он продолжал каждое утро уходить из дома, надевая костюм, и не возвращался до самого вечера, проводя дни в библиотеках, центрах социальной занятости и, наконец, в парках и других публичных местах. Он устраивал этот спектакль для меня. Мне было семнадцать. И тогда мне в голову пришла мысль, что… что, может, и мне стоит умереть. Но я быстро ее отбросила. Заработала себе на колледж — сама… тогда-то я и увлеклась актерской игрой. Я была хороша, но недостаточно, чтобы хорошо зарабатывать на этом. Я пошла в аспирантуру… и там меня нашел Глинн. Я выполнила для него несколько неофициальных заданий, исследовала карты сокровищ, применяя мои знания древних языков, а потом… пригодилась ему с этими моими знаниями на постоянной основе. Вот, как я попала к нему.

Она на пару секунд закрыла глаза.

— А… что насчет твоей матери?

— Она присылала открытки на день рождения… подарочные сертификаты на Рождество. Но больше я ее никогда не видела.

Гидеон ужасно сочувствовал ей. А ведь все это время он жалел себя, думая, что у него было тяжелое детство. Он даже не мог представить, через что пришлось пройти Амико, чтобы найти свое место в этом суровом мире.

— Воды… дай мне воды.

Гидеон поднес бутылку к ее губам, и она попила. Он потрогал ее лоб и удостоверился, что у нее все еще был сильный жар.

На улице тем временем темнело. Опускалась ночь. Дождь все не переставал, и гром непрестанно грохотал, сотрясая стены. Расщелину периодически освещали вспышки молний. Рев моря доносился откуда-то издалека, снизу, и по скале шли вибрации от мощных ударов волн, разбивавшихся о камни.

— Поговори со мной… — прошептала Амико, — пожалуйста…

Гидеон замешкался на минуту.

— У меня терминальная стадия болезни, — сказал он.

Ее покрасневшие глаза на секунду расширились.

— Что?

— Она называется АВМ. Артериовенозная мальформация. Это… большое переплетение вен и артерий в мозге.

— Это… операбельно?

— Нет. Не операбельно. И неизлечимо.

— И сколько… тебе осталось? — ее голос почти сорвался.

— Десять месяцев, плюс-минус.