Затерянный остров

— Вот так, сэр! — торжествующе возвестил мистер Тифман. — Я отлично провел время на Таити, и все прошло точно по графику. Утром тур на катере вокруг острова. Пообедал настоящей местной кухней в «Загадке» — ну, вы знаете, туда все ходят пробовать местную кухню. Днем покатался на лодке с прозрачным дном над коралловыми рифами, посмотрел на ныряльщиков за жемчугом. Выпил ромовый пунш и коктейль «Радуга» в «Бугенвиле». Не видел только, как девушки танцуют хулу, но, я так понимаю, по нынешним временам это сложно организовать, ее теперь почти не танцуют. Вот теперь отчаливаю. Да, сэр. Заметим, судно отходит тютелька в тютельку. До свидания, мистер Дерсли. Рад был познакомиться. Что особенно хорошо в таких долгих путешествиях — встречаешь много замечательных людей.

На этом Уильям распрощался с мистером Тифманом, увозящим свой великий маршрутник, свой плащ-дождевик-плед, свой жуткий галстук и три застиранных носка в неизвестные дали. Счастливого пути, мистер Тифман, скатертью дорога!

Вся четверка вернулась на шумный причал и вместе с остальными провожающими помахала рукой отчаливающему «Марукаи». У Уильяма слегка защемило сердце — словно он прожил на этом пароходе не десять дней, а много лет. Терри, наверное, тоже стало грустно, судя по тому, как она сжала руку Уильяма. Некоторые таитянки залились слезами — не потому, что пароход увозил их родных и любимых, а потому, что слезы лучше всего отражали царившее на причале настроение. С палубы донесся слегка насмешливый пронзительный гудок. «Марукаи» с величайшей осторожностью развернулся и взял курс на узкий выход из лагуны, а потом, выбравшись в открытое море, начал стремительно уменьшаться.

— Все, теперь нам цивилизации долго не видать, — заметил Рамсботтом, вместе со всей компанией провожая пароход взглядом.

Над островом Муреа, похожим на комок черной бумаги, бесновался закат, жонглируя разноцветными огнями, отдергивая одну оранжево-карминовую завесу за другой, приоткрывая на миг бескрайние бледно-зеленые дали и небесные врата над отполированными до блеска клыками ада. Затем сгустилась тьма, в которой одиноким светлячком виднелся «Марукаи». Папеэте, сразу став загадочным и таинственным, принялся пританцовывать под далекие гитарные переборы. Всю дорогу до гостиницы Уильяма преследовал пьянящий цветочный аромат.

3

Уже через неделю Уильяму казалось, что он живет на Таити не первый месяц. В этой влажной духоте словно вязли и растворялись все воспоминания об остальном мире. Нельзя сказать, что дни сливались в один, равно как и ночи. Однако ночами приходилось тяжелее, поскольку духота и комары не давали заснуть, и Уильям коротал время до четырех утра, наблюдая, как меняется остров за окном. Какой-нибудь комар обязательно умудрялся проникнуть под полог и донимал своим назойливым писком. Дни тянулись долго (в семь утра выходили купаться, завтракать заканчивали к девяти, спать укладывались поздно), и каждый приносил свои открытия.

Уильям и Терри нанесли обязательный визит в полицейское отделение французских владений в Океании, где, посмеиваясь, отыскали крохотный кабинетик, такой жаркий, душный и заставленный тропическими растениями, что сам его хозяин казался мясистым белым цветком, гниющим посреди джунглей. Оттуда они вышли с разрешениями на временное пребывание, заполненными мелким чиновничьим почерком. Затем, настроившись на деловой лад, все четверо наведались на шхуну «Хутия», которой предстояло доставить троих компаньонов на Затерянный. Славный символ приключений действительно оказался слишком раскаленным, грязным, вонючим и не обещал особых удобств. Уильям познакомился со шкипером смешанного французско-скандинавско-полинезийского происхождения по фамилии Преттель — массивным смуглым косматым типом в грязной тельняшке. Видно было, что коммандер не зря назвал его неуравновешенным. В «Бугенвиле» о Преттеле рассказывали довольно много занятного, но сам Уильям этих историй не слышал. Если на то пошло, в «Бугенвиле» он не слышал занятных историй ни о ком, только скучные байки о Тарсе Флоке и его невероятных уловах.

Коммандер, большой дока в шхунах, сводил Уильяма и на соседние суда, со шкиперами которых он уже успел завести шапочное знакомство. Приземистые двух-трехмачтовики, возившие копру и жемчуг, принимали на борт свежие грузы. Воплощение экзотики — заморские названия, китайские суперкарго, канакская команда, тенты, белье на веревках, неразбериха на палубе, волдыри на бортах, резкие запахи… Однако четвертое по счету судно казалось Уильяму уже куда менее экзотическим и романтичным, чем первое. Он смотрел, как швартуется шхуна, везущая полную палубу туземцев с соседних островов, и как отдает концы другая, полная таких же, как две капли воды похожих туземцев. На причале неизменно разыгрывалась одна и та же сцена — смех, песни, поцелуи, слезы… Судя по всему, островитяне пытались довести мастерство публичного излияния эмоций до уровня хорошего оперного хора.