Затянутый узел

— И все во имя того, чтобы я писал пьесы? А стоят они таких жертв?

— Я не могу этого знать. Я знаю одно — хочу, чтобы тебе было хорошо, хочу, чтобы ты был со мной, живой и невредимый. — В ее глазах появились слезы. Она отвернулась.

Я взял руки Нины в свои.

— Я тебя очень люблю.

Она отрицательно покачала головой.

— Я очень тебя люблю, — повторил я.

— Не так, как я тебя.

— Я очень тебя люблю.

— Нет, Сережа.

Внезапно я подумал, что Нина не может уехать на гастроли с Бармалеем.

— А с каким номером ты собираешься выступать?

— С собаками.

— Понятно.

— Ничего ты не понимаешь. Ничего! Иначе после того, что произошло, ты сам бы увез меня отсюда. Ради бога, не надо ничего говорить. Не надо обманывать себя. Я же вижу, никакая сила не оторвет тебя от этого проклятого города. Ты словно врос в него. Я ненавижу, ненавижу этот город вместе с его людьми…

Она плакала, отвернувшись от меня.

— Как же так? Ты ведь любила и город, и людей…

— Ненавижу! — Нина повернула ко мне заплаканное лицо. — Ненавижу. Понимаешь? Иди. Я хочу остаться одна.

…Тариэл прилетел с гастролей из Киева внезапно, и Манана сказала по телефону, чтобы я немедленно приехал в театр.

— Леван Георгиевич, не возражаете, если отлучусь на час?

— Не возражаю, но лучше на полчаса, — буркнул Леван.

Мераб не вернулся после сессии из Москвы. Он прислал телеграмму с просьбой предоставить ему очередной отпуск и перевести деньги. Амиран вышел на работу в подавленном настроении. Бедняге мерещилось приближение смерти. Он потерял голову и все время считал пульс. Ему было не до работы, и мы выполняли ее втроем — Леван, Гарри и я.

Косясь на мою перевязанную руку, Тариэл говорил складно и красиво, но не конкретно. Наконец он сказал:

— Время не ждет. Пора начинать репетиции. Я хотел бы поставить пьесу к Октябрьской годовщине.

— Мою пьесу?

— Разумеется, вашу. Я прочитал последний вариант. Сильно. Возможно, кое-что придется смягчить, но это от нас с вами уже не зависит. Сможете приехать к нам в Киев, когда начнутся репетиции?

— Смогу.

— Прекрасно. Я Манане высказал свои замечания относительно некоторых сцен. Она все вам расскажет. Необходимо напрячься и, пока я здесь, доработать эти сцены. Я тем временем заручусь поддержкой в министерстве культуры. У вас есть экземпляр, которым я могу располагать?

— Конечно. Может быть, в министерстве лучше показать пьесу после переделки, доработанный вариант?

— Время! Время! Идея пьесы ясна и в ее нынешнем виде. Пьеса в целом готова, а драматургический и сценический ряд там не обсуждается. Только главное направление. Детали — наше с вами дело.

— Хорошо, — сказал я и встал. — Извините, должен бежать в редакцию.

— А что с вашей рукой? — спросил Тариэл.

— Автомобильная авария. Ехал в такси, — механически ответил я.

…Леван и Гарри мрачно сидели за своими столами. Амирана не было.

— Что-нибудь с Амираном? — встревожился я.

— Нет, — сказал Гарри. — Ахвледиани покончил с собой. В кабинете. На фабрике.

Я опустился на стул. Тысяча мыслей пронеслась в голове. Если бы… если бы… Если бы я поехал к нему… Если бы я разговаривал с ним по-другому… Он запутался. Ему нужна была помощь. Что же я наделал?!

— Не знаю, как вы, а я испытываю чувство вины, — сказал Леван. — Надо действовать. Под лежачий камень вода не течет.

— Но ведь очерк о Карло Торадзе будет опубликован, — сказал Гарри. — Он набран, гранки подписаны.

— Опубликован? Не уверен. На свой страх и риск главный не станет публиковать очерк.

Я встал и направился к выходу.

— Куда вы, Серго? — спросил Леван.

— К Шота.

Шота выжидающе уставился на меня.

— Ну, говори, зачем вызывал. Чего ты хочешь?

Я заставил себя заговорить.

— Хочу денег.

Он засмеялся.

— Ты что смеешься? — Я сжал кулаки.

— Радуюсь. Наконец ты заговорил как мужчина. Молодец! — Он похлопал меня по плечу. Я терпеливо снес это. — Поздно. Поезд ушел.

Я растерялся. И здесь неудача. А Шота, понаслаждавшись моей растерянностью, повернулся, чтобы уйти.

— Послушай, Князь, ты же хотел купить копию моей статьи.

— Когда это было!

— Тебя уже не интересует, что мне удалось узнать обо всех вас? О тебе, например? Князем тебя называют в Москве, Вильнюсе, Риге… Продолжать?

— Сколько ты хочешь?

— Пять тысяч, как ты предлагал.

— Две.

— Пошел к чертовой матери! — Я сделал вид, что ухожу. Он должен был поверить в искренность моих намерений.

— Постой. Три, и ни копейки больше.

— Пять, и ни копейки меньше.

Шота подумал и сказал:

— Ладно, черт с тобой, вымогатель. Деньги сам возьмешь или через посредника?

— Обойдемся без посредников. Завтра в девять вечера жду в редакции, в шестнадцатой комнате.

— Почему в редакции? Другого места не нашел?

— Потому что не собираюсь таскать по городу свою статью, чтобы не было у тебя соблазна завладеть ею бесплатно. Понял? Все.

— Постой. Раз мы помирились, скажи, зачем вызывал тебя Ахвледиани перед смертью?

— Он сказал, что Вашакидзе сбежал и оставил его одного, козлом отпущения.

— Вашакидзе сбежал! Ты в своем уме? Ты знаешь, какие у него связи? Ты вообще знаешь, кто такой Вашакидзе?! Не мог Ахвледиани подобную чушь сболтнуть!

Преодолев отвращение, я сказал:

— Даю тебе слово.

Шота задумался.