Затянувшийся отпуск (СИ)

Когда я понял, что ты привыкла, что тебя тянет ко мне, словно магнитом, можно было переходить к следующему этапу. Нужно было дать тебе надежду на то, что ты сможешь заглянуть ко мне в голову, ко мне в душу. Для этого я использовал блокнот. Если его почитать, может создаться впечатление, что он писался больше месяца. На самом деле он был написан за день. Написан специально для тебя, в таком свете, в котором ты должна была его прочесть. Несколько дней в подряд я делал вид, что писал, хотя на самом деле играл сам с собой в «крестики-нолики». Я делал все так, чтобы ты видела, что я пишу, и каждый раз шарахался, когда ты приближалась, делая вид, что там что-то очень личное и секретное. Ты естественно клюнула. Ты не могла не клюнуть. Дальше нужно было, чтобы ты поверила в то, что я влюблен. Ни одна бы девушка не смогла остаться равнодушной к тому, что смогла в циничном и эгоистичном человеке пробудить вдруг нежные чувства любви, романтизма и неуверенности. Это, во-первых. Во-вторых, мне нужно было посеять в тебе чувство вины. Хм, - Эдвард усмехнулся, - чувство вины – интересная штука сама по себе. А чувство вины к человеку, к которому ты неравнодушна, заставляет тебя более трепетно, более чувственно относиться и к этому человеку, и к самому чувству. Чувство вины заставляет себя чувствовать должником. И ты оказываешься опять-таки в определенной зависимости от ожидания прощения. От того, кто может дать тебе это прощение. В тот день, после массажа, помнишь? Я снова взял в руки блокнот, незаметно наблюдая за тем, как ты прячешься за деревом с края джунглей. Тогда я решил, что пора дать тебе прочесть мою наживку и навязать чувство вины. Я отправился в лес, зная, что ты следуешь за мной. Я оглядывался, играя роль осторожного. При этом я старался оглядываться не слишком резко, чтобы у тебя была возможность спрятаться и не «спалиться». Я дошел до нужного бревна, хм, - снова усмехнулся, - и я знаю, в каких кустах ты пряталась. Спрятав блокнот, я начал удаляться, специально насвистывая, чтобы ты могла ориентироваться, насколько далеко я отошел. Отсвистев нужное расстояние, я замолчал и тихонько вернулся обратно. Тебя уже не было. И блокнота не было тоже. Я спрятался за деревьями и начал ждать. Если честно, я не знал, как ты поступишь: вернешься и захочешь положить блокнот на место или решишь не возвращать его. Я склонялся к первому варианту. Мне нужен был первый вариант, но ко второму я тоже был готов. И ты вернулась. Я тебя застукал, как и предполагалось. И дальше опять все пошло по сценарию: моя обида – твое чувство вины. Мой игнор – твоя тоска по мне. Потом еще мне очень сыграла на руку ссора Алека и Джейн. Честно, это не входило в мой план, но это произошло и очень мне помогло.

Ревность – величайший двигатель отношений и генератор действий. Мне даже стало жаль тебя в какой-то момент. Испытывать чувство влюбленности, вины и ревности… наверное, тяжело. Я видел, что тебе тяжело. Порой мне хотелось протянуть к тебе руку и сказать: иди ко мне, не мучайся. Но я не поддался чувству жалости. Я жаждал чувства полной, совершенной, запланированной и достигнутой победы. Я ждал, когда ты сорвешься и выплеснешь на меня свои эмоции. Выскажешь, как сильно ты меня ненавидишь или как отчаянно любишь. В любом случае, эти два чувства находятся слишком близком друг с другом, настолько близко, что грань между ними очень тонкая и часто незаметная. Я не говорю сейчас о любви настоящей, глубокой и самоотверженной. Я говорю о любви отчаянной, безумной, страстной, которая может нахлынуть, подкрасться внезапно, неожиданно. Ее можно сравнить с болезнью, которая, с одной стороны, может погубить человека, но с другой стороны, от нее можно вылечиться.

Во время своего монолога Эдвард не прекращал медленно гладить журналистку по спине. Белла лежала, не шевелясь и без какого-либо звука. Лишь по дыханию можно было понять, что она не умерла. Она не умерла, физически. Но морально… Она была разбита. Чувство «опухоли» в душе достигло своего максимума. Она не знала, что сказать. Не знала, что ей теперь делать и как себя вести. У нее было такое чувство, будто каждую клеточку ее души просканировали и дотошно изучили. Словно под ней сейчас лежал дьявол, который залез в ее мозг и игрался ее извилинами, складывая их в выгодном для себя порядке. Белла чувствовала, что перед ним обнажено не просто ее тело. Обнажена ее душа. Она сделала попытку подняться, но Эдвард тут же напряг свои мышцы, не выпуская ее из своих объятий.

- Я еще не договорил, Белла, - произнес он тихим, спокойным голосом. – Многое из того, что ты прочла в блокноте – правда.

Белла понимала, что ей нужно срочно уйти. Что если она сейчас вступит с ним в физическую схватку, пытаясь вырваться, то просто сорвется и выплеснет всю ту истерику, которая накопилась внутри и которая рвалась наружу. Он и так во многом победил. Он и так получил все, что хотел. И она не допустит, чтобы он еще увидел ее слезы. Собрав в кулак всю свою выдержку, Белла посмотрела на Эдварда веселым взглядом и беззаботно помолвила: