Затишье

Ничего вокруг, кроме четырех стен, хорошего света, льющегося в окно, да целой крыши над головой… В такой обстановке мысль течет легко и свободно, точно выходя из гавани на морской простор. Ополченец Бертин сидел, склонившись над бумагой, и писал. «Чертовски трудная задача», — подумал он, едва только оба его начальника закрыли за собой дверь. Ясность, взывал в нем какой-то голос, ясность прежде всего! Армия для Украины, корзина пасхальных яиц для генерала Шиффенцана — разве Винфрид не выдал замыслов, которые вынашивались в цитадели? Западные державы, опираясь на американцев, отказались участвовать в переговорах; вот на это, мол, и надо ориентироваться. Такой ход событий лишь оправдывает его, Бертина, умонастроения. Оправдывает чувство глухого отпора, протеста против радостных возгласов Винфрида и Понта, которое поднялось в нем две недели назад, когда он поддался их настояниям и начал рассказывать о себе целую повесть… Слишком затянувшуюся повесть о том, как человек стал тем, чем он стал. А теперь ему дано задание позолотить пилюлю всем читателям немецких газет, многочисленным своим соратникам на всех фронтах, объяснить им, почему мир будет только частичным. Но лучше четверть яблока и полсигареты, чем ничего. Пусть читатели уяснят себе, кому выгодно продолжение войны. Пусть узнают, что оно выгодно не только тем, кто находится по ту сторону западного фронта. Что и в самом рейхе хозяйничают своевластные группы, которые пустят в ход и зубы, и когти, если от них вдруг уплывет такое прибыльное дело, как война. И тем, кто стоит в окопах или за пушками, надо пораскинуть умом и проникнуть в эту грязную игру враждебных сил, в этот сговор…

Вот сидит некто и борется за мир, борется пером. Этот некто с трудом отбивается от обступивших его образов, которые хотят облечься плотью и кровью, стать провозвестниками идеи, почерпнутой в переживаниях автора, служить целям, ради которых только и даны человеку перо, творческие замыслы. Он борется за утоление страданий человека, за развитие и совершенствование его личности.

Когда наступит настоящий мир и по чьей инициативе — об ртом придется умолчать. Нет смысла писать вещи, которые рикошетом ударят по писателю; ведь за ним следит недреманное око. Было бы неумно дать повод для подозрений, для карательных мер. Как раз угодишь в штрафной батальон, разместившийся под стенами крепости… «Будь мудр, как змий, и кроток, как голубь», — подумал он и приготовился писать. Нет сомнения, что победить можно лишь в том случае, если необходимую для этого силу выжмешь из народа; а вот устойчивый мир достижим только на пути переговоров между представителями власти.

«В политической сутолоке государства трутся друг о друга, как льдины по весне, как ледяные поля, о которых повествуют полярные путешественники. Установлено, правда, что снежные хлопья и ледяные глыбы физически и химически почти не отличаются друг от друга, так же как индивидуумы и народы. Но нигде с такой силой не действует закон перехода количества в качество, как здесь. Справедливость во взаимоотношениях между государствами, умный мир требуют немало времени для своего осуществления. А до тех пор сталкивающиеся льдины могут смять тысячи, сотни тысяч снежных хлопьев, и от них едва ли останется какой-либо след, разве немножко пены на воде».

Когда Вейнбергер вернулся, на письменном столе горела лампа, писатель усердно черкал и правил.

— Неужели готово? — удивился доктор.

Бертин, еще погруженный в работу, утвердительно кивнул.

— Можно прочесть? — спросил Вейнбергер, и Бертин подал ему через стол три исписанных убористым почерком листа. Врач сначала читал внимательно, потом увлеченно, потом взволнованно.

— Вы хотите отослать эту рукопись, единственный экземпляр? Так нельзя, надо перепечатать на машинке. У нас есть машинистка. Я вызову ее по телефону, а вы пока идите в ваше общежитие, уложите вещи и принесите их сюда. Через полчаса у вас будет машинистка. Нам нужны копии, по крайней мере три: одна для вас, одна для меня, одна для Клауса. Взором писателя вы провидите, что мы, как в четырнадцатом году после Марны и Изера, можем проиграть войну на Западе и тогда на руках у нас не останется ни одного козыря. И, стало быть, рекомендуется быть сговорчивее по отношению к русским.

— Это угадывается в статье? — удивился Бертин. — Думать-то я так, вероятно, и думал, но как будто черным по белому не написал?