Затишье

Капитана уже предупредили. Капитан был в гневе. Треугольное лицо закаменело, льдинками замерзли глаза. Остановился в двери, сжав за спиною руки. Бочаров выступил вперед, постарался кратко изложить беду поторжников. За плечами капитана возникли шапки двух полицейских. Была такая тишина, что тиканье часов в кармашке Воронцова слышно.

— Идите, — повернулся Воронцов к полицейским, — ваше вмешательство не потребуется. А вы подождите меня, — велел мужикам. — Бочаров, за мной!

Прыжками взбежал по лестнице в свой кабинет, отпер стол, точно попав ключом в скважину, достал гербовую бумагу, не отрываясь, острыми скошенными строками прошил ее, дохнул на печать, притиснул — побелели пальцы. — Отдайте им, а потом вернитесь.

Услышал «ура!» внизу, услышал песни, глянул на модель пушки, покачал головой и, достав разграфленный лист бумаги, пестрый от цифр, приплюсовал в него еще одну.

— Вы хотите превратить завод в благотворительное общество, — сквозь дым сигары напустился он на Бочарова, когда тот, запыхавшийся, встрепанный, возвратился.

— Но они же теперь… пойдут за вами в огонь и в воду!

Воронцов раскрошил сигару в пепельнице, жестом указал Бочарову садиться.

— Вот что, Константин Петрович. Поскольку вы умеете командовать людьми и показали себя знатоком оборудования — не перебивайте, я осведомлен! — то предлагаю вам принять на свою ответственность механическое производство.

Костя смешался от неожиданности, руки чуть ли не по локоть полезли из коротких рукавов сюртука.

— Вы не шутите, Николай Васильевич?

— Я не люблю шутников. Костенко принимает литейный и прессовый… Власти об этом знать не будут. И ни вам, ни ему я не прибавлю жалованья. Как видите, за мою уступку расплачиваться будете вы.

Такое решение Воронцов принял не с кондачка. Пожалуй, впервые в жизни долго колебался, кидал на чаши весов и чет и нечет. Мешки денег на покупку инженеров, которых и на других-то заводах днем с огнем поискать. Да и не станут ли эти инженеры тянуть кто куда, приобыкши работать по старинке. А здесь никаких затрат, необросшие мохом люди с воображением, способные смотреть широко и смело, идти с капитаном в одной упряжи. Увы, сколько раз он убеждался — такие качества у большинства «политических» и только у горсти «благонамеренных». Производство затянет, увлечет — капитан судил по себе, — тогда он, Воронцов, хоть это и забавно, будет ангелом-спасителем, что не удалось полковнику Нестеровскому. А ежели останутся в прежних, как они называют, революционных убеждениях, — это уж дело полковника Комарова. Во всяком случае, пока не построят завод, капитан сумеет и отстоять их и завалить работой. Риску много, но весь завод — риск!

Пусть Воронцов сегодня немножко шантажировал Бочарова, но для его же пользы. И затраты окупятся, и усердие мужиков возрастет.

— Итак, Константин Петрович, выбора у вас нет! — засмеялся капитан. — Сигару?

— Выбора нет. — Бочаров взял твердое бархатистое на ощупь веретенце, неумело потянул губами, закашлялся.

Кама не считалась с капитаном. У нее были свои законы, и, повинуясь им, отмолилась она весне подледным гулом, сорвала слоистую кору, сдвинула к Волге, вспучилась буграми мускулов, поднялась над ложем своим и с дикими песнями взошла на берега. На ветреной полосатой заре пробудили Мотовилиху не те привычные перезвоны чугунных бил, что повседневно. Набатом ударили они, набатом. И малый церковный колокол, как при пожаре, зачастил: «Дон-дон-дон-дон!»

Жара стояла перед этим — языки у собак до земли, на новых срубах Силина и Епишки топилась сера. Бочаров не запирал окошка: с пруда ночами свежело. Проснулся в поту. Топот ног по улицам, крики, лай. И над всем — звон, звон, звон. Или в ушах это, как после болезни? Вскочил, второпях оделся, толкнулся наружу. Зарева нет, утреет, часа, должно быть, три, не больше. У Паздерина в окошках перебегают огоньки. Сам Паздерин зимой еще перебрался в каменный дом на улицу Начальническую, значит, проснулись нахлебники. И окна Гилевых — с огорода светятся. Костя постучал, открыла Наталья Яковлевна, лица не видать — огонь со спины.

— Что случилось?

— Не знаю, Константин Петрович, наши-то к заводу побежали.

Все вместе — пришлые и коренные — торопились под гору, к заводоуправлению. У церкви со свечами и иконами в руках собрался весь причт. Отец Иринарх подымает крест, вякает Салтык: «Отврати, господи». Бойкие людишки раздают лопаты, заступы. Скачут верховые:

— Запрягайте своих лошадей, завод тонет! А ну, кому жисть дорога — на берег!

— Бочаров, собирайте людей, идите к своим печам. Будем насыпать дамбу! — Капитана трудно узнать: в грязи, полотняная нижняя рубашка прилипла к телу, сапога жулькают. Голос железный, властный:

— Шевелись!

Все могло погибнуть, все! Вода уже серо отсвечивает в котлованах, змейками разъедая края. Подбирается под стены цехов, ощупью шарит щели, чтобы пробраться к стайкам. Крадется к зажженным печам — взрывом разметать их. Мастеровые — по колено в воде.