Затмение

Фальшивая нотка попытки примирения, которую я демонстративно не заметил. Вот уж действительно, сейчас пока не может.

— Значит, у вас появились общие секреты? Это что-то новенькое.

Это чистая правда; несмотря на всю нашу непохожесть, мы с дочерью так близки, что можем читать мысли друг друга — так было всегда, Касс и я против бедной Лидии.

По коридору прошлепали босые ноги, и в комнату вошла Лили, неся перед собой оловянный поднос с чайником, двумя разными кружками и тарелкой, на которой громоздились толстенные, криво нарезанные ломти хлеба с небрежно размазанным по ним маслом. Я отметил, что Лидия рассматривает грязь, корочкой покрывшую мозолистые ступни девочки и въевшуюся в сморщенную красную кожу позади пяток. Лили прикусила нижнюю губу и, старательно избегая смотреть на меня, поставила поднос у камина, при этом согнулась в три погибели, намеренно показывая бледные, как рыбье брюхо, ноги, оголившиеся прямо до узкого зада.

— Налить? — спросила она из-под нависающих волос сдавленным от скрытого смеха голосом.

Лидия торопливо подошла.

— Я сама.

— Как знаете, — отозвалась Лили, выпрямилась, все так же не глядя на нас, и неторопливо вышла из комнаты, виляя бедрами.

Чтобы разлить чай по кружкам, Лидии пришлось неловко примоститься на коврике боком, сейчас она походила на русалку, сидящую на берегу, впрочем, довольно соблазнительную.

— Сколько лет этому ребенку? — спросила Лидия, недовольно разглядывая темную струйку чая, льющуюся в чашки.

— Говорит, семнадцать.

Лидия фыркнула.

— Пятнадцать, а то и меньше.

Что-то было в ее беспомощной, неловкой позе, отчего кровь запульсировала в висках.

— Смотри поосторожней, а то нарвешься на неприятности.

— Она практически сирота, — заявил я. — Как думаешь, может, предложить Квирку что-нибудь в обмен? Много он не попросит. Какая-нибудь сушеная голова да связка ракушек, и она моя — то есть наша, конечно. Ну, что скажешь?

Неожиданно быстро и грациозно подогнув ноги, она привстала и протянула мне чашку. Она стояла на коленях совсем близко, едва ли не между моих ног. Принимая чай, я слегка коснулся ее пальцев. Лидия застыла, не отрывая спокойного взгляда от наших рук.

— У тебя уже есть дочь, — тихо произнесла она.

Я отхлебнул из чашки. Придется обучить Лили искусству приготовления чая. Наверняка заварила пакетики, хотя я говорил, что не потерплю эти мерзкие штуки. Лидия замерла на коленях передо мной со склоненной головой, в позе невольницы.

— Была, — отозвался я. — Потом она выросла. Женщина — это уже не дочь.

— Ей сейчас нужна помощь.

— Как всегда.

Она вздохнула, переместила вес на другое колено. Испугавшись, что она сейчас вздумает меня обнять, я быстро отставил чашку, поднялся, прошел мимо жены — переступил через странно неприятного пепельного червячка на ковре, — остановился у окна, где только что стояла Лидия, и принялся созерцать залитый солнцем сад. Летом случаются особенные дни, в которых есть нечто вневременное, особенно в конце июля, когда сезон достиг своего пика и мало-помалу начинает умирать, в такие дни и солнце ярче, и небо выше и необъятней, и синева в нем глубже. Осень уже пробует свой охотничий рожок, но лето по-прежнему пребывает в счастливом заблуждении, что никогда не кончится. В этой сонной недвижности, подобной плоской лазури театральной декорации, кажется, поселились все летние дни, начиная с детства и даже раньше, с лугов Аркадии, где сливаются память и воображение. Поднимется ветерок, недодуманная мысль погоды, и что-то на краю зрения слабо встрепенется и снова затихнет. Неясные бархатные шорохи роятся в воздухе, словно шум далекого веселья. Здесь есть звуки пчел и птиц, глухое жужжание трактора. Ловишь знакомый, но неузнаваемый аромат и вспоминаешь маковую поляну за пыльной дорогой, и кто-то поворачивается к тебе… Стоя здесь, у окна, я осознал: что-то все-таки изменилось, я шагнул в другое пространство. Сначала был только я, затем мы с призраками, позже образовалось трио с Квирками, а теперь… не знаю, что теперь, знаю только, что это новое. Я услышал, как Лидия с негромким оханьем поднялась с колен.

— Дело в том, моя милая, — сказал я, — что именно сейчас у меня совершенно нет сил волноваться о ком-нибудь еще.

Она коротко и жестко рассмеялась:

— Когда-нибудь было иначе?

Кот неопределенной окраски пробирался через сад, ловко раздвигая высокую траву мягкими лапами. Всюду жизнь, даже в камнях, скрытная, неторопливая, терпеливая. Я отвернулся от окна. Никогда не любил эту комнату, типичный образчик гостиной: коричневые тени, громоздкая мебель, затхлый, неподвижный воздух — как в жилище пастора. Слишком многие были несчастливы здесь. Сейчас Лидия сидела в старом кресле у камина, зажав руки между колен, и невидящим взглядом смотрела на решетку. Пока я стоял к ней спиной, она набрала годы; в следующий миг сбросит их снова; она это умеет. Обугленные книги все еще лежали в очаге. Пепел, повсюду пепел. В дверях возникла Лили и остановилась, стараясь оценить обстановку.