Затмение

На улице тихо падает снег, серебро лунного света заливает внутренний двор, где, словно забытые игрушки, лежат тела моих покалеченных охранников. Слава богам, некоторые до сих пор живы и пытаются отползти на безопасное расстояние или помочь тем, кому еще можно помочь.

Но я смотрю туда, в пустоту за распахнутыми воротами. В черноту ночи, откуда раздается пружинистая поступь. Шаг, еще шаг.

— Твою мать, — рычит Риваль, а потом, не сдержавшись, во все горло: — Покажитесь, храбрецы!

Храбрецы? Я нервно смеюсь, но принц хватает меня за волосы и резко, до хрустнувшей шеи, задирает голову назад.

— Издашь еще хоть звук — скормлю тебя своим псам, Дэш. — Он нарочно, издеваясь, почти ласково произносит мое имя.

Шаг. Еще шаг.

Фигура выплывает из объятий ночи, как выходит из морока белое пламя.

Он не боится. Он достаточно безумен, чтобы в одиночку бросить вызов толпе.

Белые волосы шевелятся на несуществующем ветру, только теперь они, кажется, стали еще длиннее. Ноги касаются снега, но не оставляют следов. Руки с клинками свободно висят вдоль тела, только с кончиков морозной стали стекает на землю голубоватое пламя. И под рубашкой горит символ Зверя.

Блайт.

— Еще один твой любовник? — зло мне в ухо шипит Риваль. Хватает за горло и медленно сдавливает, пока его гвардейцы выстраиваются в полукруг, готовые напасть по первой команде.

А Блайт просто идет, расслабленно перекатывает мышцами. Только зрачки, которыми он ловит мой взгляд, горят вертикальными огненными вратами в преисподнюю.

— На что уставился? — выкрикивает принц, продолжая душить меня одной рукой.

Блайт скалится, обнажая крепкие белые клыки и шепотом, от которого даже у меня кровь стынет в жилах, говорит:

— На мясо.

Мне кажется, что Блайт принес с собой стужу. Ее не видно, но она здесь: стоит за его спиной и стелет по снегу прозрачную паутину. Не знаю, как и почему, но я ее вижу: стелется по снегу прозрачными нитями, путает ноги головорезов принца, заползает им под одежду.

Кто-то нападает первым — я не успеваю рассмотреть. Звенят клинки, слышны сдавленные стоны, ор, возня. Рука Риваля исчезает с моей шеи. Жадно глотаю воздух, падая прямо на обжигающе холодные мраморные ступени. Перед глазами все плывет, морозный воздух как отрава в легкие: каждый вдох — и спасение, и мука.

А Блайт… Блайт танцуя, легко, как беспокойное пламя на кончике свечи, мечется между противниками, которые отчаянно пытаются сохранить строй и зажать его тесным кольцом. Ледяные клинки зловеще сверкают, рассеивая кровь врагов. И нет в ней ничего красивого, никаких рубиновых капель и прочей романтической чуши. Есть лишь обычная работа мясника, который знает, куда и как ударить, чтобы один раз — и наверняка, прямым пинком на тот свет, прямо под огненный молот.

Я знаю, что он запросто расправится с ними. Потому что это — Блайт. Зверь или шагарат, бог или человек, но они все — лишь тени, которые он прожигает своим смертоносным светом. Они бессильны против того, что и есть сама смерть. И все же сердце замирает всякий раз, когда меч рассекает воздух у него над головой или хваткий гвардеец почти попадает в сердце, так гостеприимно распахнутое в вороте простой белой сорочки. Амулет пляшет, рвется с цепи, и каждая новая смерть словно наполняет его силой.

— Блайт! — Срываюсь на крик, когда один из гвардейцев заходит ему за спину, заносит клинок для удара.

Белое пламя рвется в сторону: неуловимое, беспощадное, непредсказуемое. Неудачник успевает лишь вздохнуть — и медленно опадает на колени, булькая окровавленным горлом.

В бойне нет ничего красивого, но то, что происходит здесь — это не бойня. Это безупречный, идеальный танец смерти. И я невольно шепчу стылыми от мороза губами:

— Теневой танцор… Шагарат.

Больше — не человек. И дело совсем не в том, что он нечеловечески быстр и силен. Я просто знаю — чувствую — что все это время он никогда мне не врал. Что правда была у меня под носом, и нет никаких «особенных вин» для глупой Дэш.

Все заканчивается так же стремительно, как и началось. Блайт мастерской рукой безумного художника наносит на белое полотно снега окровавленные тела-мазки. Они повсюду, и все мертвы. Все тридцать человек — меньше, чем за пару минут. Он дышит немного нервно, скалит зубы и сплевывает кровь. Белая сорочка даже не порвана, и алые пятна на ней — как награда его смертоносному мастерству. Он не глядя хватает за шиворот ближайшего мертвеца, вытирает мечи о рукав, из которого торчит обрубок руки, и идет ко мне. На этот раз шаги тяжело месят бурую подтаявшую кашу.

— Ты в порядке, сладенькая? — говорит, опускаясь передо мной на одно колено, и берет на руки. Он такой холодный, что на груди видна сетка инея, но я моментально согреваюсь.

— Ты пришел, — это все, что могу ответить на его вопрос. — Ты всегда приходишь, когда я впутываюсь в неприятности.

— Потому что убью за тебя, Дэш.

Это звучит слаще, чем объяснение в любви. Это словно обещание быть моим на всю жизнь.

Блайт заходит внутрь, и я слышу стон Снайга, который восстанавливает двери за нашими спинами.