Затмение

Интересно другое: как долго Квирки здесь жили и, главное, сколько их было? Лили упрямо ссылается на плохую память. Но отказываясь назвать место, где умерла мать, она хорошо помнит обстоятельства ее смерти — по-моему, слишком хорошо, ведь это случилось много лет назад, и мне трудно представить Лили вундеркиндом, аккуратно ведущим семейную летопись, сидя в люльке. Однажды ночью мать проснулась от боли, говорит она. Послали за доктором, но он перепутал, поехал по неправильному адресу и не понял, что произошла ошибка, ведь в том доме женщине тоже требовался врач, она рожала и, в конце концов, благополучно произвела на свет ребенка, а в это время несчастная мама Лили двигалась в противоположном направлении. Потом из другого конца города прибыла сама тетя Дора, в плаще поверх ночной рубашки, но даже тетя, явный титан духа в семье незадачливых Квирков, не сумела спасти сестру. Она накричала на отца Лили, дескать, кругом виноват он, и, если это называется примерный муж, она очень рада, что замуж не вышла, а Квирк хотел ее ударить, а она пошла на него с кулаками, и быть бы настоящей драке, ведь Квирк от злости себя не помнил, и тетя Дора не собиралась ему уступать, да только там оказался кто-то еще, сосед или друг семьи, Лили точно не помнит, и встал между ними; постыдились бы, сказал он, Китти еще не остыла, а вы что затеяли. Все это я услышал на скамейке под солнцем, пока Лили, не умолкая ни на минуту, теребила нитку на платье и поглядывала искоса. Да, вот это была ночка, представляю себе, ночь, когда Китти умерла. В кармане лежала похищенная фотография. Я показал ее Лили, та безучастно взглянула. Я спросил, не ее ли это мать? Она вгляделась пристальней и надолго замолчала.

— Нет, вряд ли, — наконец неуверенно произнесла девочка. — Вряд ли это она.

— Кто же тогда? — с некоторой досадой спросил я. Рассказал, где взял снимок, полагая, что она сейчас возмутится моим вторжением в личную жизнь отца, но Лили только хихикнула.

— А, ну тогда, наверное, какая-нибудь девица. У папки постоянно были девицы.

Квирк в роли Казановы; трудно представить себе такое.

— У тебя не было брата или сестры, которые потом умерли?

Она притихла, почти не дыша, несколько мгновений колебалась, потом быстро кивнула, словно хотела клюнуть лакомство у меня с ладони.

Правда ли это? Раскрыл ли я секрет призрачной женщины с ребенком? Хотелось бы верить, но не могу. Думаю, Лили врет; скорее всего, мертвые братья и сестры существуют только в ее воображении.

Вокруг все замерло в ожидании. Воздух приобрел свинцовую тяжесть, листья дерева неподвижно висели над нами. На небе появилось плотное облако, потом раздалось негромкое шипение, и хлынул дождь; его хлесткие мстительные струи разбивались о мостовую, брызги летели, словно рассыпавшиеся монетки. Мы с Лили в три шага доскочили до туалета, но успели промокнуть. На двери уборной висели замок и цепь, пришлось укрыться на бетонном крыльце с заплесневелой стеной и аммиачной вонью. Но и здесь крупные капли барабанили по притолоке, и ледяная изморось сыпалась нам на лица, так что Лили в своем легком платьице стала дрожать. Она с несчастным видом втянула голову в плечи, плотно сжала губы, обхватив себя тонкими руками. Становилось все темнее. Я вслух отметил, что свет странный, безжизненный и тусклый, как во сне.

— Затмение началось, — угрюмо отозвалась Лили. — А мы не видим.

Затмение! Ну конечно. Я представил, как тысячи людей сейчас молча стоят под дождем и тщетно всматриваются в небо, но вместо смеха меня пронзила необъяснимая грусть: о чем или о ком — не знаю. Ливень наконец, прекратился, бледное солнце, освободившись, растолкало облака, и мы решились покинуть наше убежище. Мы шли по умытым улицам, серая вода с мелкими оловянными пузырьками струилась по канавам, мостовые блестели, от них поднимались клубы пара. Машины, словно моторные лодки, вспенивали воду, оставляя позади маленькие радуги, а в небе раскинулась настоящая, взрослая, похожая на великолепный гигантский розыгрыш.

Когда мы снова пришли на площадь, представление еще не кончилось. Под тентом скрежетал и трубил оркестр, громоподобный безумный голос с отвратной веселостью ревел что-то неразборчивое в громкоговоритель. Брезент пятнами высыхал на солнце и походил на камуфляж, а водруженное над входом знамя прилипло к древку. Это был не настоящий цирковой шатер, так называемый шапито (интересно, почему его так назвали?), а большой длинный прямоугольный тент на четырех опорных шестах, пятый по центру; в нем можно себе представить и состязания по борьбе, и сельскохозяйственную выставку. Как только мы подошли, представление вроде бы прервалось, музыка смолкла, уступив место монотонному гулу толпы зрителей. Некоторые выбрались наружу, неловко шагнув под откидной брезентовый лоскут, и стояли, слегка ошалев, моргая на сверкающем воздухе. Вышел толстяк с маленьким мальчиком за руку, остановился, потянулся, зевнул и закурил, а ребенок тем временем отвернулся к вишне и помочился на ствол. Я думал, что представление закончилось, но Лили развеяла мои надежды.