Затмение

Володька вел троллейбус, не спеша, в своё удовольствие. Параллельно он развлекал ребят анекдотами. Света искренне и очень мило смеялась. «Как все-таки много жизни и оптимизма в женском смехе, – покачиваясь на волнах, плыли в голове моей разные мысли. – Никто так больше не смеётся… А если он заснет и не проснётся?.. А если он уйдет и не вернётся? Как там в песенке поётся?.. Или это не песенка?.. Хорошо бы сейчас выпить чаю … сладкого, горячего… Какой же красивый город Москва… ночью». Я задремал…

Когда я очнулся, наш троллейбус остановился неподалеку от Новодевичьего монастыря.

– Конечная. Выходим. Дальше – пешком, – объявил в микрофон Володя и, щелкнув кнопкой на приборной панели, открыл передние двери.– Кто же теперь переправит нас на тот берег реки Стикс? – спросила Света.

– Сами дойдем. Тайными тропами, – ответил Володька.

Мы все четверо вышли на остановку. В ближайшем окружении всё вокруг неё утопало во тьме, и только на неё одну падал свет от стоящего рядом фонарного столба. Этот эффект делал её похожей на необитаемый остров или даже на одинокую планету, зависшую в пустотах вселенной. Ленский обнял Харона: «Спасибо, Саня. Зла не держи. Жене поклон и мои извинения».

Мы проводили троллейбус взглядом и, после того, как он уехал, Володька сказал: «Что-то я устал, братцы. Давайте присядем».

Мы уселись под крышей остановки. Теплый восточный ветер, пришедший со стороны Москва-реки, заботливо подул на наши лица свежим ароматом влажной листвы. Вокруг не было ни души, лишь гулкая тишина ночи говорила о том, что жизнь ещё теплится в этом городе и в этой стране. Мы сидели неподвижно и почти ни о чём не думали. Мы созерцали мудрость звездного неба над нашей столицей. Но разве можно глядеть на эту красоту и ни о чём не думать? Зачем мы этому городу и этой стране? Что вы ждете от нас? Мы молоды и нам здесь хорошо. И у нас есть силы, чтобы всем было хорошо в этой прекрасной стране. Так куда же нам приложить свои силы? Я знаю, нас слышат! Но, вот беда, мы – глухи и слепы. Мы утратили способность воспринимать шепот истины. В этой сказочной тишине мы не слышим даже раскатов грома и не видим падающих звезд. Мы не слышим и не видим ответы Космоса на наши вопросы. А ничьи другие ответы нам не нужны, потому что мы никому не верим. Потому что мы глухи и слепы от рождения нашего.

Снова подул ветер. Лист оторвался от ветки, залетел к нам под крышу и упал на голову Светы. Потом он соскользнул по её волосам и замер у неё в раскрытой ладони. Я посмотрел на этот лист, на раскрытую ладонь и потом на Свету. «Света, Света, наш яркий луч света, нужно идти. Но я не хочу в эту тьму. Я чувствую, она меня затягивает», – подумал я и с надеждой посмотрел в её глаза.

– Всё будет хорошо. Нужно иди. Я замерзаю, – сказала Света.

«Я что – начал думать вслух?» – пулей проскочил вопрос сквозь мою голову. Я накинул на Свету свой пиджак. Она поблагодарила, но сказала, что ей не холодно. Я удивленно уставился на неё: «Сама же говоришь, что замерзла!» «Я ничего не говорила», – был её ответ. «Я еще и мысли научился читать, – просвистела в голове вторая пуля. – Неужели Ленский прав и то, что происходит – есть начало прозрения?»

– Так, – твердо сказал я и поднялся. – Нужно уходить с этой остановки. Здесь, похоже, концентрируется какое-то нездоровое биополе. Мы поднялись, пересекли проезжую часть и проникли в небольшой зеленый сквер. Пройдя его насквозь, мы перешли через ещё одну дорогу и оказались у монастыря. Дальше мы пошли вдоль его белокаменных стен.

Света шла рядом со мной. Ленский ковылял чуть впереди от нас, уронив голову на грудь и спрятав руки в карманах. Вдруг, ни с того ни с сего, его пробило на слезу и он тихо и жалобно заскулил арию юродивого из «Бориса Годунова». Глубоко вжившись в образ блаженного, он несколько раз растянуто пропел о том, как его, горемыку несчастного, обидели – отняли копеечку (речь, видимо, шла о часах, оставленных у охранника). За содеянное коварство он молил царя Бориса, чтобы тот велел всех зарезать, как юного царевича Димитрия. Правда, вскоре передумал, всех простил и вслух утешил себя: «Ладно, завтра выкуплю».

На фоне ночи и монастырских стен заунывное песнопение Ленского звучало до того потусторонне жутко, что в какой-то момент Света взяла меня за руку и, крепко сдавив её, прижалась к моему плечу. Володька тем временем резко изменил направление движения и стал спускаться по склону к Новодевичьему пруду.

– Топиться пошел, – прошептал я.

– Останови его, – заволновалась Света и отпустила мою руку.

– Успокойся, я пошутил.