Затмение сердца

Вышли в путь в четыре вечера. Солнце жарило вовсю, словно извинялось за свой вынужденный простой. Даже к вечеру было жарко. Пройти нужно около двадцати километров, объяснил Захар. Сначала шли асфальтированной дорогой по дачному посёлку, хваля аккуратные и осуждая хилые, значит, заброшенные хозяевами, домики с сорняками в человеческий рост. Это Захар осуждал, мне было всё равно. Мимо нас то и дело проносились машины, и можно было поднять руку и, скорее всего, нас кто-нибудь подвёз бы до города бесплатно. Это у нас практикуют. Но Захар не хотел голосовать – говорю же, он шибко гордый, а мне просто-напросто нравилось идти с ним рядом, мне вообще нравился Кислицин. Очень. Очень-очень. Он всегда был выше всех мальчишек в классе, тоненький. И волосы у него длинные, до плеч, ещё с детского сада, чёрные, прямые, как у японца; и чёрные ресницы, длинные и острые, как маленькие стрелки, такие густые, словно им было тесно, они выталкивали одна другую, и были даже, кажется, разной длины. Взрослые, когда видели маленького Захарика, открывали рот и забывали его закрывать, а потом восклицали: «Ах!» или «Ох!», а потом добавляли: ну и ресницы у мальчика, просто ресничища! Словом, я была к нему неравнодушна класса, наверное, с седьмого, а если по правде, то вообще со средней группы детского сада. Мы с ним в один детский сад ходили, потому что наши мамы раньше работали на одном комбинате. В группе наши кровати стояли рядом, и я смотрела на его ресницы, на которые обращали внимание все без исключения тётеньки, и завидовала их длине и пушистости. И однажды, когда он спал, я подёргала эту мягкую щёточку ресниц, чтобы понять, можно оторвать её от самого Захара или нет. Он проснулся, я быстро отдёрнула руку, а он уставился на меня тёмными глазами, лежал и молча глазел, а я испугалась, что он на меня пожалуется воспитательнице и что меня сейчас накажут, и заревела.

…Когда кончился посёлок, мы резко свернули на просеку под высоковольтной линией. Здесь были картофельные поля, и Захар стал рассуждать, что это очень плохо, очень вредно – картофель под током.

– Конечно! Участок у людей шесть соток, что там поместится? Для картошки там места нет, вот и сажают здесь, под излучением.

– А у нас поле рядом с городом, – похвасталась я. – Меня заставляют убирать картоху после школы. И я её просто ненавижу.

– Удобно! – похвалил Захар. – Только зачем заставлять? Ты что, сама не понимаешь – помогать надо, для себя же делаешь, не для соседа.

– Можно в магазине купить, гораздо проще и лучше.

– Нет, не лучше, – не согласился Захар. – Лучше всегда своё, Покровская, запомни.

– Ты прямо как моя мама рассуждаешь.

– Твоя мама – умная. А ты – реально балда.

Потом на просеке начались какие-то завалы, поросль тут расчищали и прямо так, кучами, бросили. Мы свернули в лес, где с не обсохших после дождя ветвей срывались капли. Видать, не мы первые завалы обходили, по краю леса вилась тропка. Капли срывались за шиворот, я то и дело ойкала, неприятно всё-таки, когда деревья коварно шутят – без предупреждения льют на тебя холодную воду. Снова просека, снова лес, так мы ныряли и выныривали туда-сюда, как нитка с иголкой, и вот, наконец-то, при очередном выныривании вышли на железку.

Это была узкоколейка.

– Ветка заброшенная, никакие поезда по ней не ходят. Раньше с лесоперерабатывающего завода доски возили в город на «жэдэ» станцию для экспорта к социалистическим братьям, – подробно объяснил Захар. Говорю «подробно», потому что Кислицин немногословен, от него пять слов подряд редко услышишь, а тут – целый доклад.

– Ой, когда это было!

– До нашего рождения ещё. А сейчас тут вообще ничего не ходит.

Луна выползла на совсем уже ясное небо. Оранжевая, раскормленная баба. Никогда я такой не видела… Захар это тоже заметил.

– Глянь на неё, – он кивнул на луну. – Прямо жуть.

– И кошмар, – продолжила я расхожую фразу. – Правда, Захар, сегодня она какая-то ненормальная. Наверное потому, что после дождей. Мокрая, не обсохла. Надо обтереть её полотенцем.

– Никогда не видел такой огромной. Ну и морда. Жалко, полотенце не взяли! Это ты не позаботилась, кулёма!

Вообще казалось, на луне что-то происходило. На её крупном оранжевом лице кривилась злая усмешка.

– Н-да, – сказала я. – Луна сегодня явно не фонтан.

– Побежали от неё, чё ли? – Захар смотрел на меня с задором.

– От луны?

– Ну. От луны! Погнали!

Захар взял меня за руку, и мы рванули по шпалам.

Здорово было бежать по шпалам, держась за руку Кислицина. Я даже не обращала внимания на боль от мозоли, которую натёрла ещё в посёлке. Но я не йог, и долго терпеть не смогла.

– Подожди, – я резко остановилась. – Нога. Натёрла.

Для дальнего перехода я надела новые кроссовки. Обычно на даче я ходила в полукедах, надо было в них и оставаться, но они были предельно разбитые и максимально дачные. Не хотелось перед Захаром показываться в такой рвани. Кроссовки на вид были удобные, мягкие, а вот поди ж ты… классическая пяточная мозоль была в полном цвету.