Затмить Земфиру

Вскоре всей труппе предстояло отправиться на гастроли в Италию. Перед самым отъездом Трухановский развелся с женой и переехал со своей маленькой возлюбленной в арендованную квартиру. Елену Андреевну из цирка уволили – к всеобщей радости лилипутов.

В Риме бушевала весна. Пинии. Кактусы. Неописуемая светоносная красота. («Ох, красота-то какая! Лепота!» – паясничал Цушкевич.) И от нее у многих лилипутов просто голова закружилась. Поэтому в город выходили всей труппой, чуть ли не за ручку держась. А Рим был коварен, непредсказуем, переменчив. Как женщина. Только стояла парализующая жара, свистнул в ухо ветерок – и хлынул дождь. И как потускнели краски во время ливня! Серые, черные, ржавые тона. Спасаясь в ближайшей траттории, лилипуты попивали граппу, а Трухановский, обнимая Милену, шумно декламировал из Светония [28] :

— «Среди его любовниц были и царицы – например, мавританка Эвноя, жена Богуда: и ему и ей, по словам Назона, он делал многочисленные и богатые подарки. Но больше всех он любил Клеопатру...» – Тут Карабас-Барабас прервался и, не стесняясь лилипутов, впрочем уже и без того доведенных граппой до бесчувствия, взасос поцеловал Милену и продолжил: – «Больше всех он любил Клеопатру: с нею он и пировал не раз до рассвета, на ее корабле с богатыми покоями он готов был проплыть через весь Египет до самой Эфиопии, если бы войско не отказалось за ним следовать; наконец, он пригласил ее в Рим и отпустил с великими почестями и богатыми дарами, позволив ей даже назвать новорожденного сына его именем...»

Это было эффектно: дождевой карнавал за окнами траттории, еще не размытая в памяти светоносная красота Рима, наконец, Светоний. Милена трогательно смахнула слезу, и даже тупой вопрос дрессировщика Жоры не снизил эмоционального накала сцены. Повелитель макак спросил:

– Где это вы, Леонид Борисович, зазубрили? В школе, перед экзаменом?

Трухановский улыбнулся:

– Я раньше в драмтеатре служил. Мы ставили отрывки из «Жизни двенадцати цезарей». Я играл Гая Юлия.

Директор мельком взглянул на Цушкевича и тут же отвел глаза. Паша ослеплял ненавистью. Естественно, отрывок из Светония был выбран не случайно. Надгробная плита на его клоунскую башку. Богатые подарки, пиры до рассвета, поцелуи взасос, «...наконец, он пригласил ее в Рим». Но особенно возмутила Пашу фраза о том, что он (Цезарь типа) позволил «...назвать новорожденного сына его именем». Бестактный, бесчувственный чурбан! Ведь знает, гад, что дети для них, маленьких, – большая проблема.

Ненависть переполняла сердце Цушкевича, ему хотелось выдернуть короткий меч из рук чучела легионера, стоявшего в углу траттории, и пронзить им горло худрука. Но слишком много глаз вокруг, да и меч тяжеленный, не поднять. «Послушай, у вас несчастные случаи на стройке были? Будут», – только и пробормотал себе под нос.

И вскоре клоуну представилась возможность отомстить обидчику.

В Палермо, после завершения программы, к Леониду Борисовичу подошел солидный, до цвета маслин загорелый господин и вежливо предложил: «Хотите прилично заработать?» «Кто же не хочет?» – живо откликнулся директор. Труппу лилипутов за двойную цену приглашали выступить на тихом семейном вечере.

Утром их подвезли к старинному особняку. Швейцар в форменной тужурке с мандариновыми пуговицами провел циркачей во внутренний каменный дворик, где их уже с нетерпением ожидали: тюленьего вида дама с усиками, двое опрятных мальчиков лет 8 – 9, тот самый солидный загорелый господин в расстегнутой ярко-красной рубашке и с золотым амулетом на шее. Чуть поодаль, в беседке, размещались несколько крепких парней в безупречных черных костюмах.

Деньги Трухановскому выдали сразу – целый чемодан итальянских лир. И лилипуты отыграли представление на одном дыхании. А когда, отужинав, они засобирались в отель, гостеприимный хозяин вдруг заявил, что очень хотел, чтобы вся труппа некоторое время пожила в его особняке. Гориллы в безупречных костюмах дружелюбно потрепали Трухановского по плечу. Отказаться было невозможно.

Так циркачи попали в плен к одному из «крестных отцов» сицилийской мафии. Из высоких ворот резиденции в тот день выпустили на свободу только одного лилипута. Клоуна Пашу Цушкевича.

...Обычно в этом месте слушатели издавали удивленный вопль: «Почему?!» Паша, лукаво улыбаясь, поначалу отделывался цитатами: «Тот, кто нам мешает, тот нам поможет» и «Так выпьем за то, чтобы наши желания всегда совпадали с нашими возможностями!» Затем он и вправду выпивал. И наконец раскалывался по полной:

– Ведь это ж я коллег мафии сдал. Нашел их пахана, сделал такое ценное предложение. Абсолютно бескорыстно, между прочим. Если не считать, что меня взамен выпустили. У ихнего пахана слово железное!